Испанские братья. Часть 2

Позднее он признался перепуганным членам семей тех жертв, дома которых он рискнул посетить: «Моя душа была переполнена страхом, я ни о чём не мог думать, я не осмеливался молиться, разве только в отрывистых словах, похожих на крик боли. Первое, что придало мне силы были слова „Божьей славы“, исполненной детским хором в кафедральном Соборе. Подумайте только, друзья, Он не только преодолел смерть, но её жало, её остриё, Он для нас превозмог — для нас, и для тех, кого мы любим. И мы, и они сейчас пребываем в Нём, двери Царства Небесного открыты, Он сам их для нас открыл, и теперь ни человек, ни дьявол не способны их перед нами затворить».

Со многими, у которых не смерть, но участь куда более страшная отняла радость жизни, ему удалось подобным образом поговорить. Опасность для него самого от этого едва ли становилась больше, ибо чем меньше он отступал от своего обычного образа жизни, тем меньше могло возникнуть подозрений. Но если бы это и было не так, он не был способен на такие рассуждения; может быть, он чувствовал Царство Небесное очень близким, и он уже стольким рисковал во имя Христа, что был готов по Его зову совершить и что-то ещё большее.

Между тем его очень угнетал бойкот в доме дяди. Никто его не упрекал, никто не высмеивал, даже Гонсальво. Иногда он жаждал услышать упрёк или проклятие, только бы прервалось хоть на миг это тягостное молчание. Все взгляды были исполнены ненависти и презрения, все старательно избегали малейшего соприкосновения с ним. И он почти готов был считать себя тем, кем считали его другие — лишенным чести, опозоренным изгоем, вполне заслужившим участь отверженного. Опять и опять к нему возвращалась мысль о побеге — в гнетущей атмосфере всеобщего отчуждения он больше не мог дышать. Но бегство означало арест, а заточение наряду со всеми сопутствующими ему мерзостями несло с собой ещё и опасность возможности предать Хуана. Нет, лучше остаться под сомнительным покровительством дяди и его семьи, ибо хотя они сейчас ненавидели и презирали его, они всё-таки обещали, если возможно, спасти его, и на столько он им верил.

Глава XXIV. Луч надежды

Нелегко укротить непокорное сердце, если не приведут его к этому несчастья. Только беда утихомирит его и сделает терпеливым и твёрдым.

(Геманс)

Скоро после этого состоялись крестины маленького сына донны Инесс со всеми сопутствующими церемониями и празднествами. После совершения святого обряда семья вместе с самыми близкими друзьями собрались в патио виллы дона Гарсиа на праздничный завтрак, состоявший из вина, фруктов и сладостей. Карлосу против воли пришлось принять в нём участие, чтобы избежать лишних замечаний и вопросов.

Когда гости стали прощаться, хозяйка праздника подошла к фонтану, около которого стоял Карлос, погружённый, очевидно, в созерцание прекрасно цветущей азалии.

— Поистине, кузен дон Карлос, — сказала она, — Вы легко забываете старых друзей. Ну, я полагаю, это всего лишь потому, что Вы намерены скоро вступить в орден. Каждый знает, как Вы учёны и благочестивы и, без сомнения, хотите своевременно отвыкнуть от привязанностей и удовольствий этого мира.

Ни одно из этих слов не прошло мимо слуха стоявшей рядом первой сплетницы Севильи, высокопоставленной дамы, опиравшейся на руку недавнего пациента доктора Лосады, известного своим богатством канонника. Вероятно, это и было целью добрейшей донны Инесс.

Карлос посмотрел на неё полным благодарности взглядом.

— Никакая перемена общественного положения, сеньора, не может заставить меня забыть доброту моей прекрасной кузины, — с лёгким поклоном ответил Карлос.

— Дочка вашей кузины, — вмешалась дама, — раньше пользовалась Вашей любовью и благорасположением, но теперь, видимо, и для Вас, как и для всех прочих, значение будет иметь только сын. Бедная малышка Инесс, это милое создание теперь отступает на второй план. Хорошо, что у неё есть мать!

— Для меня было бы большой радостью возобновить знакомство с милой донной Инесс, если это конечно угодно её матери.

Видимо, именно это и хотела услышать донна Инесс- старшая.

— Ну что же, в таком случае идите наверх и направо, амиго мио, — быстро проговорила она, указывая ему направление веером, — я пошлю к Вам ребёнка.

Карлос подчинился. Довольно долго он в ожидании ходил взад и вперёд по прохладному холлу, отгороженному от дворика мраморными колоннами и задрапированному бархатными портьерами. Как испанцу, жившему среди своих земляков, ему не слишком удивительно было долгое ожидание.