Испанские братья. Часть 2

— Отдай мне, — задыхаясь, прошептал он.

— Тебе отдать? Что?

— Письмо, которое этот болван отдал тебе, потому что принял тебя за меня… разве не знает, что я калека!

Карлос вынул из кармана записку, но не выпустил её из рук.

— Вот это ты имеешь в виду?

— Ты прочёл его, какая щепетильность! — с издёвкой воскликнул Гонсальво.

— Ты не справедлив. На письме нет имени, я не мог думать иначе, я считал, что оно предназначено мне. Кроме того, я выхватил из письма всего несколько бессвязных слов, которые первыми бросились мне в глаза.

Вот они стояли друг напротив друга, не отводя взгляда, как смертельные враги перед схваткой, каждый при этом обдумывая, способен ли другой нанести ему смертельное оскорбление. Но вот, каждый пришёл к выводу, что другому можно доверять. Карлос, у которого было больше причин для недоверия, первым пришёл к ясности. Чуть ли не с улыбкой он протянул Гонсальво записку:

— Что бы ни содержало это таинственное письмо к дону Гонсальво, — сказал он, — я уверен, что у него нет недобрых замыслов против тех, кто носит имя Альварес де Менайя.

— Об этих словах ты не пожалеешь! И в этом смысле, какой ты придаёшь этим словам, ты прав! — сказал в ответ Гонсальво и взял из рук Карлоса письмо.

Он был в сомнении, можно ли доверить его содержание Карлосу, но прикосновение к его руке разрешило все сомнения. Рука была холодна и заметно вздрагивала. Нет, кто так слаб сердцем и нервами, не может быть сообщником отчаянного смельчака, это невозможно!

Карлос в счастливом убеждении, что Гонсальво не замышлял против него зла, пошёл своей дорогой. Но чего же он хотел? Добился полуночной аудиенции у инквизитора только для того, чтобы со страстной мольбой броситься к его ногам? Хочет попытаться вымолить донне Марии пощаду? А важные сообщения только повод, чтобы получить доступ к кардиналу?

Всё это маловероятно. Кто, кроме разве что малого дитяти, бросится на колени перед всё сметающим штормом и будет умолять его утихнуть, или умолять огонь, чтобы он не пожирал брошенных в огонь сучьев? Может быть ещё и найдутся наивные мечтатели, не знающие жизни, которые способны на такой изначально бесполезный поступок, но дон Гонсальво Альварес де Менайя к таковым не относился, это несомненно.

Или он хотел его подкупить? Было известно, что церковники, как и прочие смертные подвержены человеческим слабостям. Конечно, они не прикасались к золоту, но, как гласила меткая поговорка, подставляли капюшон, чтобы его можно было туда насыпать. Едва ли Мунебрега мог бы содержать весь свой бесчисленный двор, состоявший из ненасытных и наглых прислужников, мог обшивать свою яхту бархатом и золотом, украшать свои сады редкостными растениями из заморских стран только на доходы кардинала инквизиции. Для всего этого надо было иметь ещё и побочные доходы. Наверное, они были немалые, потому что всех сокровищ Нового Света бы не хватило, чтобы заставить его открыть перед узником ворота Трианы, или отменить однажды вынесенный приговор. Даже для того, чтобы хоть в малой степени облегчить участь обвиняемого, требовался гораздо более тяжёлый кошелёк, чем тот, каковым располагал Гонсальво.

Карлос хорошо знал, что молодой человек в своём отчаянии способен на всё. Что, если он сам на себя сделает донос? Не имеет значения, что о таких поступках он отзывался с презрением. При его легкомысленном образе жизни он, наверное, уже не одно слово произнёс, которое в целом терпимая к богохульству инквизиция могла бы истолковать и в другом смысле. Но теряя собственную жизнь, чем он помог бы донне Марии? А если бы он действительно хотел закончить свои душевные и физические муки посредством самоубийства, то мог бы выбрать более верный и менее мучительный способ.

Карлос обдумывал разные варианты, но не мог отделаться от навязчивой мысли, что его кузен замыслил авантюру весьма рискованную и безумную — слишком уж он ушёл в себя, это было плохим предзнаменованием. Карлос меньше бы беспокоился о нём, если бы он разразился дикой бранью, бесновался бы и проклинал всех и вся. Чем больше подавляется волнение, тем больше зреет в душе безумных планов. Сверх того, в глазах Гонсальво горело злорадство и что-то похожее на надежду, только не на ту, которая нисходит на человека с небес.

И хотя в эти часы решалась его собственная судьба, и все силы его души были к этому обращены, Карлос всё- таки не мог отделаться от мыслей о Гонсальво. Эти мысли занимали его не только во время его визитов к друзьям, но и позже, в тишине и уединении в комнате.