Испанские и португальские поэты - жертвы инквизиции

Ты, Белломонт, воздвиг свой ад, жаровни жег.
Твоя игра — процесс, и твой дворец — острог.
Застенок — кабинет, веселия — геенны.
Во мраке погребов, где извивался пленный,
Любуясь пыткой, ты пред жертвой ел и пил.
Из этой камеры ты шагу не ступил.
День поздно рассветал, ночь рано приходила,
Казалось палачу. Кончина утолила
Его желание медлительно пытать.
Суровая, она является как тать.
И огнь к его ступне подходит в наказанье.
Бесчувственный к слезам, сам чувствует страданье.
Он молит об одном: чтоб огнь, жестокий змей.
От ног до сердца путь закончил поскорей.
Сей путь медлительней работы трибунала.
И огненная смерть все члены покарала.
Убийств желавший, сам неспешно умерщвлен,
Сожжений жаждавший, сам медленно сожжен.

За тот же грех пришел такой же час расплаты.
Огнем пылал Поншэр, вождь Огненной палаты[85].
Отмщение дымит горящей головней.
Изобретательно, меж сердцем и ступней,
Смерть строит семь жилищ, ведет свою осаду.
Окопы роет в нем, и вот предстали взгляду
Куски и части ног, семь диких крепостей.
Мучитель претерпел семь огненных смертей.

Епископ Шателэн, под холодом почтенным
Скрывал дух бешеный, в пыланьи неизменном.
Без гнева он пытал огнем, зубцами пил.
Он десять тысяч жертв бесстрастно умертвил.
Смиренный на словах, гордец с лицом тихони
Судил перед костром, жрец хладных беззаконий.
Полтела у него обледенело льдом.
Полтела у него обуглено костром.

Суда и мщения суровые скрижали,
Погрязшим в мерзости вы, наконец, предстали.
Кресценций Кардинал![86]чернее всех угроз,
Казалось, за тобой шел погребальный пес.
Его прогнать нельзя. Его узнал ты скоро.
В твоей душе, во дни Тридентского Собора[87],
Он лаял бешено. Пес, черный демон твой.
Тебе неведомый, с лукавою душой,
Пес возвестил тебе час казни неизбежной.
И вот недуг в тебе открылся безнадежный.
С тех пор не покидал тебя тот пес лихой.
Недуг стал смертью, смерть — отчаянной тоской.

Отзвуки Ювенала[88], Данта и библейских пророков раздаются в «Трагических поэмах» Агриппы. Они повторяются в испанских «Славословиях».

Не без однообразия, некоторые стихи звенят, как цепи. Тюрьмы, темницы, застенки, подземелья, трибуналы, пытки и казни составляют длинную вереницу мучений в дантовской панораме, которую открывает нам Агриппа. Тюрьмы, дыбы, костры появляются в испанских, португальских и латинских стихах марранов.

Так, задушенные и заживо сожженные, друзья и родственники воспеваются в славословиях, одах, панегириках и элегиях оставшимися в живых.

Заключенные в тюрьму, подвергнутые пыткам, вынужденные бежать, некоторые поэты едва не погибли сами. Новые Лазари, они выходят из гроба и возвращаются к жизни. Но в каком виде!

Не узнаю себя сам.
Глядясь в мои отраженья,

говорит Давид Абенатар Мэло, чудом выйдя из подземелий инквизиции.

В этом веке в Испании, как припев, раздается четверостишие из знаменитой кальдероновской драмы «Жизнь есть сон»:

Эта глушь, где всем конец,[89]
Где в печали гробовой
Я живу, скелет живой,
Я дышу, живой мертвец,[91]