Испанские и португальские поэты - жертвы инквизиции

Но жестокая печаль терзала сердце великого Иегуды: чтобы спасти ребенка от кастильского короля, он отправил его в Португалию; и вот португальский король, узнав о бегстве Иегуды, задержал ребенка, обрекая отца на разлуку с сыном. После смерти этого португальского фанатика его наследник, по примеру своего испанского собрата, издав декрет об изгнании евреев из Португалии, приказал насильственно крестить евреев и их детей. Маленький Абарбанель не избег общей участи: его окрестили (а крещение часто было равносильно вечной разлуке между некрещеными родителями и крещеными детьми). Он остался в плену у португальцев.

Разлученный с сыном, мудрец Леон-Врач, князь Иегуда, в своей «Элегии о Времени» испускает стоны и вопли, как животное, лишенное своего детеныша. «В смятении моем, дал я ему попасть в сети, из огня бросил я его в пламя костра!» — отчаянно восклицает он. Время обратило его в наемника и кочевника, «заставило его бродить на краю земли». Двадцать лет уже не отдыхают его «кони и колесницы». Время рассеяло дорогих ему людей «по Северу, Востоку и Западу». Его сыну уже двенадцать лет, и до сих пор он не свиделся с ним. Он мечтает не только увидеть его, но и передать ему в наследство свои знания и мудрость предков,

Как влюбленный Соломон тоскует по Суламифи, Иегуда изнывает по своем сыне. Как евреи в вавилонском плену, он отказывается в своей скорби от пения и хочет повесить свою арфу на ивы. Как «Ночь» Микельанджело[95], он спит, и сон ему сладок: во сне он видит своего ребенка. Мы не знаем, удалось ли ему увидеться с ним наяву.

«Я хотел бы жить в пустыне!» — восклицает он, изнеможенный своей блистательной жизнью.

Между тем в Неаполе Абарбанели тоже не обрели покоя. После падения арагонской династии они опять вынуждены были бежать, но Иегуда все же возвратился в этот город.

Старый Исаак поселился в Венеции, где продолжал работать над своими сочинениями. Его книги на древнееврейском языке печатались в Константинополе. Иегуда помогал ему, истолковывая его тексты: он писал по-древнееврейски к ним предисловия в стихах.

Его «Элегия о Времени» построена на своеобразном сложном ритме с несколькими цезурами в каждой строке, характерном не для библейского, а для средневекового периода еврейской поэзии. В ней несколько сот строк, и все они связаны сквозной мужской рифмой на би. Эта «Элегия» напоминает нам « Tristia» Овидия, который в изгнании тосковал по Риму, как Абарбанель — по сыну. В ней вызваны образы библейских пророков и слышатся отголоски псалмов, книги Иова и «Песни песней». В ней много длин-нот, но много и подлинной поэзии.

Эта автобиография в стихах является своего рода историей «треволнений Израиля».

В ту же эпоху Самуэль Ускэ подвел итоги этих «треволнений» за много веков и посвятил ряд страниц событиям в Испании и Португалии. Эти трагедии, естественно, привели к «утешению», которое и послужило заглавием этого труда.

В XVII веке марран Антонио Серран де Красто писал сатирические и вольнодумные стихи. Как свободный мыслитель, он осмелился даже высмеять некоторых святых. К нашему удивлению, до шестидесяти лет он жил благополучно: инквизиция почему-то его не беспокоила.

Но вот он брошен в тюрьму. Чтобы забыть свои страдания в застенке, он развлекается игрою слов: сочиняя длинную поэму «Крысы инквизиции», он жонглирует в десятистишиях этими «крысами», которые, по-видимому, беспокоят его в тюрьме.

После десятилетнего тюремного заключения Серран выходит на свободу, что не часто случается с узниками инквизиции. Его имущество конфисковано. Он нищий. Ему приходится жить подаянием от своих друзей.

Но что это в сравнении с другими его бедами? Он почти ослеп. А до того, как он потерял зрение, священный трибунал заставил его присутствовать при казни сына, удушенного и сожженного в аутодафе. Когда-то весельчак и насмешник, Серран кончил свою жизнь в печали Иова.

Его стихи в письме к одному другу сообщают нам об этом существовании:

Для веселья был я мертв,
Жив — для одного страданья.

Старая тема — жизнь в смерти, смерть в жизни, ни жизнь, ни смерть — появляется в послании этого живого трупа.