Испанский гамбит

Неожиданно он поднял глаза и посмотрел на них. Его лицо будто принадлежало одному из тех древних мудрых созданий, которых могла породить либо война, либо революция: изломы, глубокие складки, вмятины и рытвины – след раздумий, страданий и смертельной усталости. И все эти борозды и линии были устремлены вниз, как будто земное тяготение оказывало на них особенно сильное воздействие.

– Слушаю, комрад.

– Вы Стейнбах? – спросил Джулиан.

– Я.

– Мое имя Рейнс.

– Англичанин?

Офицер говорил с неопределенным акцентом жителя одной из европейских стран. Он был лысым и очень толстым и выглядел точно как те гигантские клубни, что они видели брошенными в полях. Огромный живот туго натягивал просторную гимнастерку. Под ней виднелся толстый грязный шерстяной свитер, высокий ворот которого охватывал щеки, подобно чашке.

– Да. Я англичанин, комрад, и…

– А ваш товарищ?

– Он тоже.

– Так что вы хотели, товарищ Рейнс?

– Мы пришли посмотреть ваше представление. – Джулиан заговорил вдруг со странным высокомерием, в своих худших тонах. – Но тут никто понятия не имеет, где это должно происходить. Может быть, вы проинформируете нас? Быть свидетелем того, как казнят врага, – нешуточное дело.

– Вы чертовски кровожадны для поэта. Вы ведь поэт, не так ли? «Ахилл, глупец» и тому подобное.

Джулиан был невыразимо польщен.

– Да, я поэт. Я бы сказал, пятый из ныне живущих великих поэтов.

– Думаю, скорее седьмой. Что же касается «представления», как вы выразились, то оно состоится прямо в этом дворе буквально через несколько минут. Вы ничего не пропустите. Надеюсь, получите удовольствие.

Флорри, все это время внимательно смотревший на офицера, вдруг сделал необыкновенное открытие. Один глаз собеседника был стеклянным: мертвый коричневый шарик плавал в море влажной плоти. Это придавало Стейнбаху странный, внушающий тревогу вид. Он казался человеком, которому не стоило доверять. Зато другой глаз сверкал таким оживлением, словно хотел компенсировать отсутствие своего товарища.

– А вы, – Стейнбах обратился к Флорри, почувствовав, видимо, его настойчивое внимание, – вы тоже поэт, наверное?

– Нет, комрад. Простой боец.

– Верите в революцию?

– Верю.

– Революционер из частной школы! – Стейнбах с удовольствием рассмеялся. – Теперь я могу сказать, что видел все на свете.

Он вернулся к своим записям, а Флорри продолжал топтаться на месте, пока не понял, что аудиенция окончена. Он повернулся и, уходя, бросил взгляд на блокнот, над которым так усердно трудился их собеседник.

– Нет, ты видел? – воскликнул Джулиан, едва они отошли. – Он вычерчивает схемы мостов. Чертовски любопытно. Возможно, раньше был архитектором или еще кем-нибудь в этом роде.

– Что-то он не слишком приветлив. Не вдохновляет на беседы.

– Наверняка создает образ. Набоб от культуры. Но ты только подумай, назвать меня седьмым! На шестого я бы еще мог как-нибудь согласиться, но седьмой…

Тут во двор медленно въехала грузовая платформа, и все бросились к ней, будто ожидая раздачу сладостей или почты.

Вместо этого после небольшой заминки из ворот конюшни выступила группа людей. В центре ее Флорри разглядел молодого лейтенанта с пухлым лицом в серой фашистской форме. Руки его были связаны сзади, его грубо подталкивали.

– Джулиан, я, пожалуй, пойду отсюда. Не уверен, что меня интересует это зрелище.

– Но, старина, ты просто обязан это видеть. Это и вправду потрясающее переживание. Такие события могут дать тебе фантастические ощущения, о которых ты сможешь писать. Я намерен обязательно вставить это в мою новую поэму.

– Я уже присутствовал однажды при казни. И описал это.

– Ну, ты у нас эксперт в таком случае.

Эксперт не эксперт, все равно Флорри боялся, что ему сейчас станет плохо. Связанного лейтенанта подвели к платформе, и дюжина грубых рук закинула его наверх. Он встал, с трудом держась на ногах. Колени заметно дрожали. Вдруг он разрыдался.

– Фашистская свинья!

– Ах ты грязный ублюдок!

– Вышибить из него мозги – и дело с концом!

Крики становились все слышнее.

– Интересно, кто окажется тем счастливчиком, кому выпало спустить курок? – спросил Джулиан.

– Нет, это в самом деле…

В эту минуту какой-то человек вспрыгнул на платформу, и Флорри увидел, что это тот толстый одноглазый Стейнбах, который только что рисовал в саду мосты.

– Смерть фашистам! – заревел он.

– ¡Viva Cristo Rey![48] – успел прокричать связанный и упал на колени от толчка Стейнбаха.

В следующую минуту палач вынул револьвер и кинематографическим жестом показал его толпе, вызвав шквал приветственных криков. Стейнбах взвел курок. Сознание Флорри, оглушенного и загипнотизированного зрелищем, отчетливо отмечало каждую деталь: едва слышный стук заостренного цилиндрика, втягивание ударника затвора, перемещение патрона под удар спускового крючка.