Испанский летчик Чигивара и другие нескучные истории от психолога о людях, превратностях судьбы и вере в лучшее

Работы остальных ребят были хуже: длиннее и с ошибками. Учительница зачитала только ее сочинение. Новая идентичность оберегала Олимпиаду всю начальную школу.

Клава работала там же и так же. По субботам к ним приходили гости: разведенки Люська и Светка со своими детьми. Женщины начинали шептаться на кухне, и доставалась «беленькая». Хозяйка брезгливо относилась к вину: «От этих кобыльих ссак никакого толку». Их лица румянились, они говорили все громче, смеялись и даже пели.

По воскресеньям Клава учила дочь жизни. Они готовили винегрет и мыли квартиру. Особенно доставалось унитазу.

– Запомни: унитаз – лицо хозяйки! Поняла?

Олимпиада поняла не сразу.

После унитаза наступала очередь непосредственно лица: рейсфедером пропалывались грядки бровей, обмылок ленинградской туши, смешиваясь со слюной, делал ресницы черными и колючими. Синие тени, бордовая помада и «роковая» родинка над верхней губой завершали боевой раскрас. Затем Клава втискивалась в тесный лифчик, пушила грудь, надевала яркое платье с большим вырезом и садилась ждать дядю Колю.

Дядя Коля приходил с конфетами и предложением подышать воздухом, потому что полезно. Конфеты Олимпиада любила. Дышать воздухом было хоть и полезно, но долго. Вопрос решился неожиданно приятно: Олимпиада научилась коротать время в библиотеке напротив и через несколько лет обросла тучным телом и обзавелась очками с толстыми стеклами.

Она читала запоем – много, все подряд.

Прозвище Шар, производное от Шарова, прочно укрепилось и не обижало. Одноклассники пользовались ею как энциклопедией. Но однажды произошел сбой: она не смогла ответить на простой вопрос – как звали ее испанского отца. В классе воцарилась нехорошая тишина. Над идентичностью дочери героя нависла реальная угроза. Одной опции явно не хватало.

– Скажу завтра, – выдержав мхатовскую паузу, ответила Олимпиада.

Клава секунду порылась в своем лексиконе и нашла одно-единственное наличествующее там иностранное имя. Его и озвучила:

– Чигивара.

* * *

Класс цвел пубертатными прыщами и источал острые запахи. Шар зачитывалась французскими романами, а математический гений класса Иннокентий побеждал на олимпиадах и оканчивал музыкальную школу по классу скрипки.

Стандарт «не хуже, чем у других» опять дал трещину – грозила двойка по физкультуре. Клаву вызвали в школу. Физрук отстаивал свою позицию:

– Девочке надо худеть. Не может прыгать через козла.

Клава высказала свое видение проблемы:

– Напрыгается еще на этих козлах и похудеет.

Физрук густо покраснел и… стал ставить тройки.

Мама одноклассника Иннокентия (Инки), спасая умную голову и музыкальные руки сына, принесла справку об освобождении.

По воскресеньям Шар подтягивала Инку по русскому и литературе. Мир французских романов оживал в его доме. Мама Инки играла на фортепиано, пекла чудесные круассаны и называла Олимпиаду mon cher ami. И эта мурлыкающая, грассирующая буква r оживляла ее фантазии и сны. Вот здесь ее настоящий дом, ее семья, ее настоящая мама – с идеально причесанной головой, с камеей на длинной шее – ставит перед Олимпиадой прозрачную чашку с горячим шоколадом, держа ее тонкими пальцами.

Шар хотела остановить время… и ела, ела круассаны. Красивые глаза Инкиной матери туманились слезами.

– Бедное дитя, – шептала она.

И это был знак…

На выпускных экзаменах Шар написала два сочинения: за себя и за того парня, и Инка получил свою золотую медаль. А его мама подарила Олимпиаде камею, точь-в-точь как у нее. И это был тоже знак…

Олимпиаде невыносимо хотелось сделать для них что-то великое и героическое, но воскресный вечер таял и надо было возвращаться домой.

Природа не обманула Клаву. Ее обманул дядя Коля, изъятый и возвращенный матюгами и затрещинами в лоно своей семьи. О Клаву жена дяди Коли руки марать не стала, но к утру короткое и емкое слово «б…дь», написанное нестираемой черной краской, красовалось на входной двери.

Бросилось в глаза: хуже, чем у других!

Клава боролась как могла. Вызвала из жэка мастера заменить дверь. Слесарь сверкнул золотой фиксой и глумливо поинтересовался:

– Почем любовь?

Клава его послала, и он ушел, написав на заявке: «Вызов ложный. Петли и замок входной двери в порядке».

Куда-то рассосались подруги. Жизнь перестала приносить то, чего хочешь и ждешь. Клава как-то вся сникла, полиняла и все чаще утешала свою поруганную честь «беленькой». Та и сгубила ее, бедолагу.

Шло время. Инка стал профессором и метался по миру с лекциями. Олимпиада работала в той же библиотеке через дорогу. Раз в году она надевала подаренную камею, покупала розу и ехала к Инкиной матери поздравить ее с днем рождения. Они пили горячий шоколад с круассанами, рассматривали географию Инкиных фото, разговаривали о литературе.

…Настойчивая трель телефонного звонка заставила отложить книгу.

– Шар, это я, Инка. Ты слышишь меня?

– Да, – выдохнула она.

– Мы с мамой в Барсе. Она больна. У меня курс лекций в Японии. Она соглашается остаться только с тобой. Шар, вопрос жизни и смерти! Умоляю, приезжай!

Олимпиада большим сугробом осела на стул и ущипнула себя за бедро. Знаки сошлись. Настал ее звездный час…