Испанский садовник

Поколебавшись, Хосе пожал плечами и довольно неохотно повел его по длинной пологой лестнице со стертыми ступенями.

Церковь поразила Николаса своей уходящей в полумрак высотой, заполненной странным мускусным запахом. Потолок возносился раскрашенными выступами, а из многочисленных ниш по сторонам зала тянулся дымок от горящих свечей. К одной из ниш и приблизился Хосе, перекрестившись, он опустился на колени и в неожиданно согбенной позе стоял перед стеклом, украшенным позолоченными сердцами, за которым на фоне красного бархата виднелась красивая фигурка полуженщины-полуребенка в синем — самом настоящем — платье и в крошечной золотой короне с драгоценными камнями. Хосе оставался коленопреклоненным всего несколько секунд, а затем, выпрямившись, бросил в ящик монетку и зажег свечу в подставке с чашечками из красного стекла.

 На улице Николас, почувствовав нежелание Хосе обсуждать свои действия, тем не менее, со смущением понял, что поводом к ним послужил некоторым образом он сам, и выпалил:

— Я заплачу за свечку, Хосе!

Он не понимал, почему друг прыснул от смеха, а затем утешительно похлопал его по спине.

Они шли по переплетению узких улочек к северу от площади, которую Николас с отцом пересекли недавно, идя на пелоту. Теперь же они свернули из переулка на Кориенте — длинную улицу, ведущую к реке, в которую стекали сточные воды городской прачечной. Обветшалые, в несколько этажей, желтоватые дома отбрасывали тень на противоположную сторону улицы. Из открытых окон свисали постельные принадлежности. Откуда-то доносился перебор струн: играли на мандолине. Пара ослов в упряжке пила из металлической поилки, пока их босоногий погонщик отдыхал, растянувшись на низкой дамбе. На разбитой, исчерканной мелом мостовой многочисленные дети тихо и сосредоточенно играли в незнакомые игры. Эта сцена, присутствие детей, встревожили Николаса, он вопросительно взглянул на своего друга. Но Хосе, чьи глаза были прикованы к невысокой женщине средних лет, прямо перед ними сгибавшуюся под большим узлом из белой простыни, ускорил шаг.

— Это моя мама, Нико. — Он позвал: — Мария… Мария Сантеро!

Они догнали ее, Хосе забрал тюк с бельем и быстро прошептал что-то ей на ухо, пытаясь объяснить, в чем дело. Николас понял, что это задача не из легких. На изнуренном смуглом лице, которое четко очерченные брови и гладкие черные волосы делали еще темнее, удивление сменилось растерянностью и даже страхом. Больше ничего сказать Хосе не успел, так как они свернули в узкий проход и стали взбираться по бесконечной каменной лестнице между шоколадного цвета стенами. Поднявшись наверх, Хосе свободной рукой открыл узкую дверь.

— Гляди, Нико! — радостно воскликнул он. — Это наш дворец. Всего две комнаты. Но зато лучший в городе вид.

Они вошли в странное помещение с низким потолком — сочетание кухни с железной плитой в одном конце и гостиной с диваном, обитым выцветшим желтым плюшем, в другом. Накрытый для ужина лакированный стол и стулья из того же светлого дерева теснились в центре на деревянном полу. Светло-зеленые стены были увешаны фотографиями в украшенных ракушками рамках, там же висела коробочка с чучелом колибри и еще одна — с бабочками, пара ловушек для пелоты, спортивный календарь и несколько цветных картинок религиозного содержания. У окна, сидя на низком табурете, глубокий старик в круглой черной шапочке вязал длинными костяными спицами, а у плиты черноглазая грудастая девочка лет двенадцати что-то помешивала в дымящемся чугунке.

— Педро… и Пакита, — сказал Хосе Николасу, снимая с плеча тюк. — А остальные где?

— Еще из школы не вернулись, — ответила Пакита, не переставая помешивать в кастрюле, и удивленно уставилась на Николаса. — Ты сегодня рано.

— Да, пожалуй, — небрежно сказал Хосе.

Не снимая шали, Мария встревожено позвала Хосе:

— Пойдем, сынок, нам нужно поговорить.

Не успели они выйти в другую комнату, как на лестнице послышался топот. Дверь открылась, и в комнату вбежали четыре девочки в полотняных передниках, у каждой в руках потрепанный учебник, катехизис и квадратный белый лоскуток для шитья.

Николаса бросило в жар и холод одновременно. Никогда еще его так тесно не окружало столько девочек разом. Он растерялся, не зная, как реагировать, и хмуро уставился на бабочек, чувствуя, как краснеет. Неожиданно ему на выручку пришел старик.

— Как тебя зовут, молодой сеньор?

— Николас.

— А это сестры Хосе. Хуана младшая, ей пять лет, доброй Луисе семь, потом умная Елена, ей еще нет девяти, и наконец, озорница Бьянка — эта на два года младше Пакиты.

Без тени смущения девочки окружили Николаса, с неприкрытым любопытством изучая его, разглядывали галстук, подтяжки, шнурки ботинок, и засыпали вопросами.

— Откуда ты, мальчик?

— А зачем ты пришел?

— Скажи же, Бога ради, кто ты?

Последний вопрос, выпаленный озорной Бьянкой, показался ему самым заслуживающим внимания.

— Я сын Харрингтона Брэнда, — сухо ответил он. — Консула Соединенных Штатов в Испании.

— Ого! — восхитилась Луиса. — Молодой сеньор американец. Сын хозяина Хосе!