Испанский вариант

– Отказал вам не Наркомат обороны, а я, – глухо ответил Сталин, попыхивая трубкой, лениво поднося ее к усам и так же лениво отодвигая свою небольшую веснушчатую руку, в которой была зажата эта маленькая, вишневого цвета трубка. Он поглядел на полковника, словно ожидая реакции, но тот молчал. – Я считаю, – продолжал Сталин, – что нельзя одновременно сосать двух маток. Вы вели переговоры с Германией, Англией, Францией и с нами. Об одном и том же, о закупке оружия. Я не умею верить людям, которые ведут одновременные переговоры с тремя разными силами.

– С двумя, – заметил Максимович. – Англия и Франция – с одной стороны, а Германия и Советский Союз – с другой.

Глаза Сталина сощурились, лицо мгновенно побелело, словно от удара. Так, впрочем, было лишь несколько секунд. Потом он пыхнул трубкой и повторил:

– С тремя. Англия, Франция и Германия – две воюющие силы, и Советская Россия – третья сила, пребывающая в состоянии мира.

– Говоря о двух силах, я имел в виду пакт между Москвой и Берлином.

– Говоря о трех силах, я имел в виду этот же пакт, – возразил Сталин.

– Мы не могли отвергнуть остальные возможности, сосредоточившись на одной лишь, советской, – сказал Максимович, – в конце концов каждое государство может сопоставлять разные условия, которые выдвигаются во время переговоров.

Проецируя на политику опыт внутрипартийной борьбы, Сталин понимал, что отсутствие широкой практики внешнеполитических контактов поставило его сейчас в сложное положение. Югослав конечно же прав, когда говорит о необходимости обдумать все предложения, а уже потом остановиться на одном. Понимая правоту Максимовича, Сталин тем не менее в душе не мог согласиться с его доводами.

– Как у вас сейчас с вооружением?

– Мы можем противостоять агрессии, – помедлив, ответил Максимович.

– Что значит «противостоять агрессии»? – удивился Сталин. – Нельзя предпринимать серьезные шаги, не будучи процентов на семьдесят уверенным в победе, в окончательной победе над агрессором, а не в противостоянии ему. Это пассив – противостояние, в то время как агрессия максимально активна.

– По-моему, ваш первый вопрос был сформулирован в плане моего ответа, господин Сталин. Вы спросили меня, сколько времени наша армия сможет противостоять неприятелю.

– Я не имею права формулировать мой вопрос иначе, это может быть расценено как подстрекательство, полковник. Вы же ответили мне декларацией и сейчас продолжаете декларировать. По нашим сведениям, у вас старые чешские танки и почти нет зенитной артиллерии. Немцы продали вам устаревшее оружие. По нашим сведениям, ваша главная ставка – конница, а это смешно в век техники. Меня интересует: озабочен ли новый режим состоянием армии? Меня интересует: предпринимает ли новый режим какие-то меры, чтобы в наикратчайший срок оснастить армию техникой? Какой? В каких количествах? У кого купленной? Меня интересует: известно ли вашему командованию – хотя бы в общих чертах, – каким и откуда должен быть удар, если допустить начало агрессии против вашей страны? Меня интересует: не дрогнет ли ваше командование, допусти я на миг агрессию и допусти – мы с вами – временные неудачи югославской армии?

– Нет. Наши военные руководители будут продолжать борьбу, какой бы тяжелой она ни была. Нас не сломят временные неудачи.

– Все же вы дипломат во-первых и лишь во-вторых – военный. Будь вы военным во-первых, вы бы неминуемо стали задавать мне столь же конкретные вопросы, как я вам. Вы бы неминуемо были готовы к тому, что сейчас следует просить, в каких пределах и на каких условиях. Как видно, ваши руководители еще не дали вам такого рода установок. Ну что ж, им видней. Однако можете сообщить им, что Советский Союз готов рассмотреть ваши просьбы и помочь вам в самый короткий срок. Тем более что вы так жарко убеждаете меня в готовности сражаться насмерть, хотя это утверждение априорно, а отнюдь не доказано.

– Я немедленно снесусь с моим правительством.

– Снеситесь, – согласился Сталин, поднимаясь из-за стола. – Не люблю суетливых людей, но и копуш тоже побаиваюсь, особенно если предстоит иметь с ними дело. Обстоятельность – это одно, а медлительность – совсем иное. Как, кстати, у вас с дорогами? – уже возле двери остановил он Максимовича неожиданным вопросом. – Весной сильно развозит?

– В горах – да.

– А в поймах? Насколько нам известно, ваши стратегические дороги, те, которые могут быть использованы танковыми соединениями противника, проходят как в горах, так и в поймах рек.

– Сейчас время разливов. Из дома пишут, что Сава сильно разлилась.

– Сава? Это в Хорватии?

– Да.

– А в Сербии? На границах с Болгарией? – очень тихо спросил Сталин. – Там ведь нет рек. Значит, там есть свобода для танкового маневра?

На этом он и расстался с Максимовичем, не сказав на прощанье ничего больше. Впрочем, больше говорить ему и не надо было, он и так сказал слишком много, это бы понял любой штатский, не то что военный.

Сталин, однако, ошибся: Максимович уловил лишь нечто. Определенного мнения о том, чего же хочет его собеседник, он вынести не осмелился.