Испить чашу

Где шляхтич и вино - там лихость; врагов рубить некого было, а поплясать с кем - было, и молодежь рвалась стать в пары, потрогаться с девками; хозяин, чувствуя эту охоту к движению и сам крепко взгоряченный вином, удальски крикнул: "Гэй, спляшем, пока живы и на ногах стоим!" Кто-то наружный, нарочно приставленный, открыл дверь в сени, там маялись на лавке трое музыкантов из деревни. Им поднесли для вдохновения по кружке вина; не в лад, но отважно заиграли они мазурку. Метельский крякнул, подал руку жене, другую заложил за спину, притопнул высокими каблуками, и начались танцы.

Пан Михал плясал с Волькой, Стась водил младшую, Юрий оказался с Еленкой - все было справедливо. Становясь напротив Еленки, принимая ее руку, чувствуя, как в его руку переходит волнующее тепло, Юрий испытал внезапное прояснение, - словно сдуло заботливым дуновеньем с сердечной поверхности черный тот, засорявший ясность побывки комок, - Юрий весело рассмеялся.

Музыканты старались, половицы стонали, Стась Решка, стуча каблуками, вскрикивал, панна Волька глядела на Михала, как Ева в раю, отведав яблока, Юрий слышал биение крови в пальчиках Еленки, видел лучистые, радостные глаза и чувствовал - меняется жизнь, судьба его будет здесь, с этой прекрасной паненкой.

Плясали, и еще садились за стол, и еще плясали, и еще могли бы плясать, да родители положили конец, меряя радость по стариковским благоразумным меркам. Гости пошли спать на свежее сено, тут недолго потомились манящей и недоступной близостью девок и, удоволенные каждый своей удачей, отдались молодому счастливому сну.

5

Утром сговорившись с Метельскими собраться через день, Юрий и Стась Решка отъехали домой. Михала же Метельский задержал, объявив, что выше его сил видеть, как все гости разом садятся в седло, словно хозяева их метлой со двора выметают.

- Да, пан Юрий, - говорил Стась, когда рысили они в Дымы полевой дорогой, дыша пьяным воздухом нагретого луга. - Хорошо в хоругви среди товарищей, а мирное житье лучше. Будь у меня двор, я и думать бы не стал: на колено перед панной Альбиной - вот, рука и сердце.

- Слов нет, дело серьезное, каждого ожидает, - отвечал Юрий, - только славы с женой не сыщешь и полковничьего буздыгана жена не даст.

- Не даст! - безразлично согласился Стась Решка, зная, что ему полковничьего отличия никогда за поясом не носить. - Зато такое даст, чего и король дать не может. Эх, имел бы мой дядька совесть - вовремя помер, да меня не забыл. Навестить его надо, чтобы знал, что я его люблю...

Скоро друзья перешли Волму, уже близилась купа кленов, окружавших двор, когда Юрий заметил впереди на дороге Эвку. Но, заметив ее, он о ней не задумался - хмельно было на душе после вечернего гуляния, заронившего радостную мечту, и видел пан Юрий в прозрачном небе иной образ, перед которым все меркло по силе важности, а местная шептунья вообще превращалась в облачную тень... Меж тем до Эвки оставалось несколько шагов. Тут Юрий удивился прямоте ее движения. Эвка же будто не замечала неминуемости столкновения - или хотела его? - и вдруг конь сам взял вбок от ведуньи, хоть и больно рвала ему рот натянутая узда. Эвка прошла мимо, но как бы сквозь, а пан Юрий вонзил в коня шпоры и погнал, исхлестывая плетью. Проглядевший немую стычку Стась весело припустил за товарищем.

Терзая коня, Юрий понимал, что терзает его незаслуженно. Но кто-то же был виноват - дорогу уступили. И кому? Противно думать, кому. Конечно, убеждал себя Юрий, конь зажалобился человека давить; ничем другим не объяснялось - рытвины на дороге не было, гадюка в пыли не лежала... Зажалобился конь, забоялся... Что ж так? Разве мало поломал подковами шведов? Да, приходилось признать, что осилила ведунья коня, а отсюда через гибкость мысленных связей утверждалась правда Эвкиных слов про разную силу взглядов, и таким образом слабость Юрия была как бы навсегда впечатана в явь унизительным скоком коня.

Выпив со Стасем, Юрий крепко заснул; пробудился же он посреди ночи от чувства, что некто чужой находится в комнате, что должно осуществиться что-то вредное для его жизни. Полная беззащитность поразила Юрия, некоторое время он лежал, замерев, стараясь угадать в темноте присутствие чужого. Но вроде бы никого в каморе не было: ровно дышал во сне Стась, никаких других звуков не слышалось, тени не шевелились. Однако точило что-то внутри, точило... По долгому вниманию разгляделось вернувшееся на сердце пятнышко неприятного очертания - как бы рисованный одной черной краской Эвкин портрет. "Да что ж я не сплю, - укорил себя Юрий, - ясно, что бесноватая, иначе откуда бы удалось". Но память подсказывала, что не такова настоящая бесноватость. Сколько их, обуянных, при каждой церковке и костеле толчется - крючит их, руки у них трясутся, в разные стороны дергаются со скрипом голодные зубные ряды - такого и лошадь обойдет, боясь укуса. Эвку же не крючит...