Исполинское радио

— Бедная миссис Бествик, — говорила она. — Как мне жалко эту женщину! Это ты мне сказал, что они отправили детей к бабушке, пока устроятся на новом месте, да? Как бы я хотела им помочь! Толи дело в Нью-Бедфорде — я могла бы пригласить ее к обеду, например, или дать ей с собой корзиночку с вкусной едой. Ты знаешь, кого она мне напоминает из Нью-Бедфорда? Феннеров — две сестры, помнишь? У них тоже бриллианты величиной с орех, а в доме ни электричества, ни ванны. Они еще ходили к Джорджиане Батлер купаться.

Честер не смотрел на жену, но одно ее присутствие воодушевляло и радовало его, ибо он был убежден, что она необыкновенная женщина. Все — и то, как она готовит, и то, как убирает комнату, и то, как она помнит всякую мелочь, и ее мудрое отношение к миру, который она принимает таким, как он есть,— все это указывало на то, что жена его — личность просто гениальная. И сейчас маисовую лепешку, которую она испекла ему на завтрак, он жевал с чувством, близким к благоговению. Он знал наверное, что никто на свете не мог бы испечь маисовую лепешку так хорошо, как его жена, и что во всем Манхэттене никто даже и не догадался бы именно в это утро испечь маисовую лепешку.

После завтрака он закурил сигару и принялся думать о Бествиках. Дом, которым он управлял, пережил несколько эпох, и теперь по всем признакам для него начиналась еще одна новая эпоха. С 1943 года он стал делить жильцов на «постоянных» и «потолковых», то есть на тех, кто оставался в доме все равно, как бы ни повышалась арендная плата, и на тех, кто неминуемо должен был съехать, едва эта плата превысит определенный предел, потолок. Владельцы недавно добились разрешения поднять арендную плату, и он знал, что это поведет к тому, что несколько жильцов из «потолковых» будут вынуждены расстаться со своими квартирами. Первыми уезжали Бествики, и Честер жалел об этом не меньше жены. Мистер Бествик служил в каком-то агентстве. У миссис Бествик была общественная жилка, она имела звание «капитана» Общества Красного креста, вела большую работу в «Обществе борьбы с полиомиелитом» и в скаутской организации для девочек. Никто не знал точно, сколько зарабатывает мистер Бествик, но для обитателя этой части города заработок его был явно недостаточен, и это знали все — хозяин винной лавки и мясник, швейцар и рабочий, который приходил мыть окна. В Кредитном банке уже год как знали об этом. В последнюю очередь признали этот факт сами Бествики. Мистер Бествик ходил в высокой фетровой шляпе, просторном пиджаке, узких брюках и белом плаще. Каждый день, в восемь часов утра, он отправлялся на работу, и по его ковыляющей походке можно было подумать, что ему тесны его английские полуботинки.

Когда-то Бествики были богатые люди, и, донашивая старые платья, миссис Бествик все еще щеголяла в бриллиантах с орех величиной. Семейство Бествиков — у них было две дочери — ни разу не доставило Честеру ни малейшей неприятности.

Примерно месяц назад миссис Бествик как-то под вечер позвонила Честеру и попросила его подняться к ним. Нет, нет, ничего срочного, пояснила она тут же своим приятным голосом. Но она очень хотела бы с ним поговорить, если можно. Миссис Бествик была худенькая, чересчур худенькая женщина с великолепной грудью и очень грациозная. Она встретила Честера приветливо, как всегда, и провела в гостиную, где на диване сидела женщина постарше.

— Познакомьтесь, Честер, это моя мать, миссис Даблдей, — сказала миссис Бествик. — Мама, это Честер Кулидж, наш управляющий.

Миссис Даблдей сказала, что она очень рада, и пригласила его сесть. Честер слышал, как в одной из спален старшая дочь Бествиков пела:

Да здравствует Чейпин,

Спенса — долой!

Повесим мисс Хьюит

Вниз головой![11]