Исполинское радио

чем подойти к Элис. Вечер уже приближался к концу. Лора выходила из уборной, которая открывалась прямо в спальню, и там, на краю постели, сидела Элис и, как показалось Лоре, ее поджидала.

Лора уселась перед туалетным столиком, чтобы поправить прическу, и стала разглядывать свою старую подругу в зеркало.

— Говорят, вы в Калифорнию едете, — сказала Элис.

— Это еще не решено. Завтра будет окончательно известно.

— Это правда, будто дядюшка Ральфа спас ему жизнь?

— Правда.

— Какие вы все-таки счастливые!

— Может быть...

— Ну, конечно же, счастливые!

Элис поднялась, подошла к двери, закрыла ее и снова уселась на постели. Лора смотрела на ее отражение в зеркале: Элис сидела, опустив голову. Она стала немного сутулиться. В движениях ее чувствовалась нервозность.

— Счастливые, — повторила она. — Вы даже не знаете, какие вы счастливые! Дайте я вам расскажу о моем куске мыла. У меня есть, то-есть был, кусок мыла. Пятнадцать лет назад мне подарили его на свадьбу. Кто подарил — не помню. Прислуга или учительница музыки... Не помню! Это было хорошее мыло, хорошее английское мыло, мое любимое, и я решила приберечь его и «обновить» в тот день, когда Гарри улыбнется удача и он повезет меня на Бермудские острова. Я думала, что начну мыться этим мылом, когда он получит место в Баунд-Бруке, на которое он тогда рассчитывал. Потом я думала, что можно будет пустить его в ход, когда мы переедем в Бостон, потом решила — в Вашингтоне, потом — он совсем было получил одно место, и я подумала: вот оно, вот когда я наконец возьму сына из этой гнусной школы, оплачу все счета и распрощаюсь с дешевыми номерами! Целых пятнадцать лет я думала о том дне, когда обновлю мыло. А на прошлой неделе я что-то искала в ящике письменного стола и наткнулась на мыло. Оно высохло и потрескалось. Я его выкинула. Я поняла, что день, когда можно будет этим мылом мыться, никогда не наступит. Вы понимаете, что это значит? Вы представляете себе, каково пятнадцать лет кряду ютиться в этих ужасных, невозможных номерах, жить все время обещаниями, займами и кредитом, ни одного дня из этих пятнадцати лет не быть свободными от долгов и вечно уверять себя, будто именно в этом году, этой зимой, с этой работой, после этой встречи начнется другое. Прожить так пятнадцать лет и наконец понять, что так и будет всю жизнь, что ничего уже не изменится. Вы представляете себе, что это такое?

Она поднялась, подошла к туалетному столику и встала перед Лорой. Большие глаза ее были полны слез, она охрипла и говорила неестественно громко.

— Я никогда не увижу Бермудских островов,— сказала она. — Я даже во Флориде не побываю никогда. Я никогда не вылезу из этого проклятого ломбарда, никогда, никогда, никогда! У меня никогда не будет настоящего дома, я это уже знаю наверное, и вся моя никудышная дрань и рвань так и останутся при мне до конца. До конца моей жизни, до самого своего конца я буду носить рваное белье, драные ночные рубашки и туфли, от которых болят ноги. До конца жизни никто не подойдет ко мне и не скажет: «Какое у вас хорошенькое платье!», потому что у меня уже никогда не будет такого платья. До конца моей жизни каждый шофер такси, каждый швейцар и метрдотель в этом городе с первого же взгляда будут угадывать, что в этой моей черной сумке из искусственной замши, которую я вот уже десять лет таскаю всюду и чищу, чищу каждый день, не лежит и пяти долларов. Почему счастье досталось вам? Чем вы это объясните? Что в вас такого замечательного? Почему именно вам привалила такая удача?

Элис прикоснулась пальцами к обнаженной руке Лоры. Ее платье издавало запах бензина.

— Заразите меня своим счастьем! Ради денег я готова на все — на все, что угодно... Я не остановилась бы и перед убийством... Ей-богу!

Кто-то постучал в дверь. Еще одна гостья — на этот раз незнакомая — искала уборную. Элис впустила ее, а сама вышла. Лора закурила сигарету и выждала минут десять, прежде чем выйти в общую комнату. Холиншеды уже ушли. Лора пододвинула себе виски со льдом, уселась и начала разговаривать с остальными гостями, но мысли ее разбредались, и она замолчала.

Когда-то, когда они только начинали, эта охота, эта погоня за деньгами казалась ей занятием естественным и приятным, и она ничего в нем не видела предосудительного. Теперь оно ей представлялось опасным плаванием на пиратском судне. Еще в начале вечера она подумала о тех, о выбывших из строя. Сейчас они снова припомнились ей. Большая часть погибла, не выдержав бремени неудачи и невзгод. И вот, сидя в этой нарядной и уютной комнате и слушая непринужденную болтовню, Лора представила себе вдруг, что все эти люди — и она с ними — участники чудовищных скачек, в которых проигравший расплачивается страшной ценой. Она почувствовала, что ее знобит, вынула льдинку из своего бокала и переложила ее в цветочную вазу, но виски все равно не согревало ее. Она сказала Ральфу, что хочет домой.