Исполнитель

...Эта штука не могла работать в принципе. Беспринципная машина. Аморальный механизм — смешно? Сейчас мне почему-то не до смеха. Очнулся я спустя черт знает сколько времени — по-моему, суток трое. Сначала не понял, где нахожусь... Голова болела адски — плюнув на кухонное безобразие, дотащился кое-как до дивана и залег часов на двадцать. Вот, пока я спал, и началось...

...Машина заработала? Как бы не так! Не могла она заработать — не для этого делалась... Для чего же тогда? А черт его знает... Может для того, чтобы отделаться от нее раз и навсегда. Так же, как в свое время от "дергунца" — но для чего я его делал, хоть догадывался, а эта штука... Она просто была/жила. Я ее даже не назвал никак — "штука", и все. Сейчас мне все кажется, что, может, если бы ее назвали по человечески, обошлось бы полегче... Глупо, конечно — но в этом деле глупость иной раз мудрее мудрости.

...Проснулся я от тишины — словно толкнул кто: "Не спи!" Гулкая такая тишина, подозрительная... Лежу, прислушиваюсь, спросонья ничего не понимая — какой нынче день на дворе? Не вспомнить... А вспомнил — совсем другое; и сразу вскочил. Стою — а тишина-то за окном! Только листья шуршат, да где-то далеко сирена завывает. "Что же, — думаю, — такое я натворил?" Однако, как ни старался, ничего не вспомнил, только голова заболела. Махнул рукой на все и побрел на кухню чай ставить.

...Нет, не добрел я до кухни — повернул в ужасе и ринулся назад, в уютную свою комнатенку, словно страус — зажмуренной головой в песок. Страшно... не то слово — жуть какая-то пробрала. Это тебе не "дергунец", это... В общем, штука, и все. Или, если буквы переставить, тоже подходяще — только кто эдакой "шутке" посмеется... Хорошо, что успел отвернуться — на глазные яблоки будто надавило, и расфеерился передо мной букет чернильных клякс. И мурашки дерут медвежьими когтями. Кто сказал, что от мурашек не мрут? Я не рискнул проверить... Отдышался кое-как, а потом, по здравому размышлению, накинул куртку и пробкой вылетел за дверь — ей-богу, не мог больше оставаться наедине с этой... этим... Выбежал, в общем, на улицу. Усекаешь? А в городе — второй день давильни.

...На улице, на удивление, было пусто, и я все пытался вспомнить, какой сегодня день — похоже, воскресенье? Вокруг как вымерло. Дошел аккурат до остановки трамвая, прежде чем углядел первого прохожего. Ну, этот скорее пробежий — выскочил из "Форда" да как почесал! Я аж рот раскрыл — ну и дела! Упитанный такой, с дипломатом... Смотрю, дивлюсь — куда это он? Так и не узнал, куда... Да, точно — давилка. Тогда впервые у меня на глазах сработала... Будь оно все проклято — я же не так хотел! Хотя — бес его знает, может, и хотел... Но все равно не так — уж больно нелепо как-то, по детски, от обиды на весь свет! Страшненькая обида-то... Что-то пакостное в ней, дурнотное — средневековый бред вроде "Молота ведьм" или еще похлеще. Как увидел я, что с толстяком сделалось... Только что бежал, торопился изо всех сил, бедняга — аж пот на лице выступил, блестит. И вдруг его с каким-то особенно противным мокрым чмоканьем вмяло в асфальт! Будто огромная нога опустилась на гадкое насекомое... А потом, раздавив, еще эдак с хрустом растерло!

...В глазах потемнело — чуть не стравил, только нечем — желчью блеванул. Какая-то розово-осклизлая каша с кровяными прожилками... А уж крови-то! Чуть не пол-улицы залило. Стою, оцепенев, ничего не соображаю, а из "Форда" вылазит мрачный верзила в вылинявшей джинсовке и смотрит на эту кляксу как малый ребенок на пролитое мороженое — и жалко, да не поднимать же. Плюнул, зыркнул в мою сторону: "Что, мать твою, несладко? Уже второго придавило, е... б... !" Тут только я заметил чуть подальше еще одну кляксу, только повысохшую — громадное бурое пятно на асфальте... И понял, куда бежал толстяк — еще дальше, прямо по курсу, блестит золотом вывеска — "Интро-Банк". И верзила подтверждает спокойно: "Все, накрылось правление... Нынче должны были совещаться. Не успели... Этот — последний". Еще раз плюнул, сел в "Форд" и укатил. Оставив меня наедине с этой красной лужей... Да только не думай, что я там остался разводить мировую скорбь! Почесал не хуже покойника, хоть и тяжко — в брюхе крутит похуже, чем с перепою, в башке стучит... А кругом ти-ихо. Только мухи жужжат.