Испорченная кровь (ЛП)

— Потому что это то, что я чувствую, когда ты

вредишь себе.

Я выпускаю кухонное полотенце из рук. Ничего

драматичного, просто мне становится слишком

тяжело удерживать его. Также как и пришедшее ко

мне осознание.

Я смотрю туда, где оно лежит между моих ног.

С одной стороны виднеется ярко-красное пятно.

Айзек

наклоняется,

чтобы

поднять

его.

Он

поднимает нож и вкладывает его обратно мне в руку.

Схватив меня за запястье, он ведёт меня обратно к

столу и сажает перед собой.

— Рисуй, — говорит Айзек, указывая на дерево.

— Как?

Он обхватывает мою руку, в которой зажат нож.

Я стараюсь снова вырваться, но натыкаюсь на его

взгляд.

— Доверься мне.

Я прекращаю сопротивляться.

В этот раз он прижимает остриё к древесине.

Наносит прямую линию.

— Рисуй здесь, — говорит доктор.

Я знаю, что он мне говорит, но это не то же

самое.

— Я не рисую на своём теле. Я режу его.

— Ты рисуешь свою боль на коже. С помощью

ножа. Прямые линии, глубокие линии, неровные

линии. Это просто другой вид слов.

Я понимаю это. Всё и сразу. Мне грустно от

того что я та, кто есть. Где-то фоном звучит

« Landscape» — странная не прекращающаяся песня.

Я опускаю взгляд на гладкую деревянную

поверхность. Нажимаю и вырезаю линию глубже,

чем предыдущую. Немного забавляюсь с лезвием.

Приятное ощущение. Наношу ещё один надрез.

Добавляю больше линий, больше изгибов. Мои

движения становятся более неистовыми всякий раз,

когда нож касается поверхности стола. Айзек,

должно быть, думает, что я сошла с ума. Но, даже

если и так, он не двигается. Он стоит за моим

плечом, словно его главная цель — контролировать

моё безумие. Закончив, я отбрасываю нож подальше

от себя. Прижав обе ладони к узорам на столе, я

наклоняюсь над ним. Дышу так тяжело, словно

пробежала не один километр. В принципе, так и

есть, в эмоциональном плане. Айзек наклоняется и

касается слова, которое я вырезала. Я не планировала

этого. Даже не знаю, что написала, пока не взглянула

на его пальцы, обводящие контур слова. Пальцы

хирурга. Пальцы ударника.

«НЕНАВИСТЬ»

— Кого ты ненавидишь? — спрашивает он.

— Не знаю.

Разворачиваюсь и утыкаюсь в его грудь, забыв,

что он стоит прямо за мной. Айзек обнимает меня и

прижимает к себе. Одной своей рукой удерживает

меня за голову, прижимая моё лицо к своей груди.

Другой поглаживает по спине. Он обнимает меня, и я

дрожу. И клянусь... Я клянусь, что он просто немного

исцелил меня.

— Я до сих пор вижу тебя, Сенна, —

произносит он в мои волосы. — Человек не может

перестать видеть то, в чём узнаёт самого себя.

Спустя неделю « Landscape» умолкает. Я как раз

выхожу из своей крохотной, т ёплой ванны, когда

голос певицы умолкает прямо посреди припева. Я

заворачиваюсь в полотенце и выскакиваю из ванной,

чтобы найти Айзека. Выскакиваю из-за угла,

прижимая полотенце к своему всё ещё влажному

телу, и нахожу его на кухне. Мы смотрим друг на

друга в течение двух минут, ожидая, что песня

заиграет снова, думая, что это сбой в системе. Но она

не возобновляется. Мы испытываем облегчение, пока

тишина

не

поглощает

всё.

По-настоящему

оглушительная тишина. Мы так привыкли к шуму,

что у нас уходит несколько дней, чтобы смириться с

потерей. Именно так всё и происходит, когда

являешься заложником чего-либо. Человек жаждет

свободы, но когда добивается е ё, то чувствует себя

обнажённым, лишившись цели. Интересно, если мы

когда-нибудь уйд ём отсюда, будем ли испытывать

чувство потери? Похоже на шутку, но я знаю, как

работает человеческий разум.

Через два дня отключается электричество. Мы

остаёмся в темноте. Не только в доме. На дворе

ноябрь. Солнце на Аляске не появится ещё месяца

два. Вокруг кромешная тьма. Свет источает только

камин, в котором тают наши запасы древесины. Вот

тогда ко мне приходит понимание — мы умрём.

Ближе к концу ноября мы съедаем последнюю

картофелину. Лицо Айзека сильно осунулось, и я бы

с удовольствием перекачала в него жир из своего

тела, если бы он у меня был.

— Что-то всегда пытается м е н я убить, —

говорю я как-то, когда мы сид им и наблюдаем за

огнём. Теперь мы постоянно проводим время на полу

в комнате на чердаке и стараемся сесть так близко к

огню, как только возможно. Свет и тепло. Свет и

тепло. Канистры из-под дизельного топлива в сарае

пусты, банки из-под пельменей в кладовой пусты,

генератор тоже пуст. Мы срубили все деревья,

находящиеся по нашу сторону забора. Деревьев тоже

больше не осталось. Стоя у чердачного окна, я

наблюдаю, как Айзек рубит деревья, и шепчу:

«Быстрее, быстрее ...» — пока он не срубил их все и

не перенёс поленья внутрь, чтобы сжечь.

Зато здесь есть снег, много снега. Мы можем

питаться снегом, купаться в снегу, пить снег.

— Похоже на то. Но до сих пор все эти попытки

терпели неудачу.

— Что?

— Убить тебя, — отвечает он.