Испорченная кровь

Кончики его пальцев рисуют причудливый узор на моём плече.

— Я не люблю тебя.

Он не видит моё лицо, но оно искажается: ресницы, губы, линии морщин на лбу.

— Расскажи мне правду, Сенна.

— Не знаю, как, — выдыхаю я.

— Тогда солги мне.

— Я не люблю тебя, — заявляю ему. Я тону под тяжестью сказанного.

Айзек обнимает меня сзади, а потом нависает надо мной, его локти упираются по обе стороны от моей головы.

— Истина для ума, — говорит он, — ложь для сердца. Так что давай просто будем лгать.

Я целую человека, которому лгу. Он целует меня искренне. Я освобождена.

Через два дня Айзек заболевает. Это болезнь, которая пугает меня. Сначала, когда я спрашиваю, он говорит, что ничего серьёзного. Но теперь крошечные капельки пота собираются у него на лбу и над верхней губой, как конденсат. Я прищуриваю глаза, наблюдая за ним, пока мы едим. Мужчина явно заставляет себя есть. Его кожа выглядит как воск: блестящая и бесцветная.

— Хорошо, доктор, — говорю я, откладывая вилку. — Определи диагноз и скажите мне, что делать.

Я стараюсь шутить, но что-то во мне говорит, что дела плохи. У нас больше нет никаких антибиотиков. На самом деле у нас нет ничего. Чуть раньше я проверила наши запасы: пара тюбиков мази от ожогов и слишком много бинтов и спиртовых салфеток. Мы пытались сохранить энергию и использовали поленья из колодца, но и их становится всё меньше и меньше. Я вдруг понимаю, что слишком долго жду ответа от Айзека. Он уткнулся в свою тарелку, на самом деле не видя ничего.

— Айзек... — Я касаюсь его руки, и мои глаза округляются. — Я бы сказала, что у тебя жар.

Мои губы пересыхают. Я провожу по ним языком, наблюдая, как лихорадит Айзека.

— Давай отведём тебя наверх, хорошо?

Он кивает.

Через час Айзек начинает бесконтрольно дрожать. Я помню, меня тоже так трясло. Но моя дрожь была эмоциональной. Тело борется с недугами — эмоциональными или нет — одинаковым образом. Айзек всегда был тем, кто отгонял мою дрожь. Я не могу сделать то же самое для него. Ему нужно то, что моё тело не может ему дать.

Я не могу заставить его проснуться. Он так и не сказал мне, что делать. Его тело горит, сильно, но в комнате морозильник. Держать ли его в тепле или сбить температуру? Я сижу рядом с ним и пытаюсь молиться. Если я близко наклонюсь к лицу Айзека, то почувствую тепло, исходящее от его кожи. Никто не учил меня, как молиться. Я не знаю, кому молюсь: ожиревшему богу, который всегда ухмыляется? Богу с головой женщины и с туловищем мужчины? Богу с дырами на кистях рук и ступнях? Молюсь всему что можно. Мой рот движется со словами, умоляющими словами. Я никогда раньше не говорила с Богом. Отчасти винила его за всё плохое, что случилось со мной. Я утверждаю, что нет, но это не так. Обещаю никогда не винить Бога снова, если он только спасёт Айзека.

Думаю, он услышал меня, когда Айзека внезапно перестаёт трясти. Но когда я опускаю голову к его рту, то чувствую не глубокое дыхание. Я молюсь непосредственно Богу с отверстиями в руках. Он кажется тем, с кем нужно говорить. Бог, который познал боль.

— Это Айзек, — говорю я ему. — Он помог мне, и теперь здесь. Он не сделал ничего, чтобы заслужить это. И не должен умереть из-за меня.

Затем я обращаюсь непосредственно к Айзеку:

— Ты не можешь сделать так снова, — говорю я ему. — Это уже второй раз. Не справедливо. Сейчас мой черёд умирать.

Я наклоняюсь, касаясь своим лбом его. Хочу лечь на него и забрать его жар, но сейчас не время остужать. Поднимаю голову и смотрю на него сверху вниз. Боюсь оставить Айзека и пойти искать лекарства. Мы закрыли отверстие под столом несколько недель назад. Но может быть, он что-то забыл. Может быть, есть ещё лекарство там внизу: таблетки, которые упали на грязный пол. Чудо в тёмном углу. Знаю, что маловероятно, но не могу просто сидеть здесь и ничего не делать. Целую его в губы и встаю.

— Не умирай, — предупреждаю его. — Если ты умрёшь, я последую прямо за тобой.

Если он слышит меня, то угроза моей смерти сработает. Он будет держаться, только чтобы выжила я. Выскакиваю из комнаты и несусь на кухню. На этот раз столешницу легче оттеснить. Я сильнее. Хватаю фонарик и спускаюсь вниз по лестнице, которую Айзек оставил на месте. Зёрна риса всё ещё разбросаны по полу с того дня, когда я порвала мешок. Они впиваются в ступни через носки, и мои пальцы подворачиваются. Полы и полки пусты. Я провожу рукой вдоль них, испытывая удачу. Заноза застревает в ладони, и я вытаскиваю её. Металлический ящик с медицинским крестом на стене открыт. На полках ничего нет, только пыль. Я хватаю ящик и пытаюсь сорвать его со стены, но он привинчен болтами. Мои мышцы менее эффективны, чем мой гнев.

— Я даже не могу сорвать что-то со стены! — кричу я в никуда.

Просовываю пальцы в волосы и тяну, пока мне не становится больно. Сначала я чувствую себя бессильной, затем ощущаю безнадёжность, потом накатывает непреодолимое горе. Я не могу справиться с этим. Не знаю, что делать с самой собой. Падаю на колени и хватаюсь за бока. Не могу этого сделать. Не могу. Я хочу умереть. Я хочу убить. Все эти чувства разом наполняют меня.