Исповедь

Солнце клонилось к западу, когда караван вошел на улицу, по обеим сторонам которой тянулись полуразрушенные стены и маленькие лавчонки. Огромная толпа бурлила вдоль дороги. Здесь были арабы с хитрыми лицами, в закатанных штанах и фесках на голове. Здесь были люди в чалмах, туфлях без задников, с выкрашенными хной бородами и ногтями, с бритыми головами, которые, не переставая, перебирали четки. Воздух был наполнен гулом голосов. Одни говорили по-персидски, другие — по-турецки, третьи — на арабском языке с характерными для него гортанными звуками.

В толпе стояли арабские женщины с воспаленными глазами, с кольцами в носу и с множеством искусственных родинок на грязных лицах.

Все эти люди тем или иным способом старались привлечь к себе внимание. Один читал поминания, другой бил себя в грудь, третий продавал четки и священный саван, четвертый заклинал джиннов⁶, пятый писал молитвы, а кое-кто предлагал жилье. Евреи в долгополых сюртуках покупали у путешественников золото и драгоценные камни.

Когда караван остановился, Мешеди Рамазан и Хосейн-ага быстро соскочили с верблюдов и, подбежав к женщинам, помогли им вылезти из корзин. На путешественников сразу же накинулось множество людей. Каждый, схватив что-либо из их вещей, приглашал к себе. В этот-то момент и исчезла Азиз-ага. И сколько ее ни разыскивали, сколько о ней ни расспрашивали, все было напрасно.

После того как ханум Гелин, Хосейн-ага и Мешеди Рамазан наняли грязную комнату в глиняном домишке по семь рупий⁷ за ночь, они снова принялись искать Азиз-ага. Они исходили весь город, спрашивали о ней возле мечети в будке, где сдают туфли, у каждого чтеца молитв, но она как в воду канула.

Площадь понемногу начала пустеть, и было уже довольно поздно, когда ханум Гелин в девятый раз вошла внутрь гробницы и увидела, что группа женщин и ахундов окружила какую-то паломницу, которая, крепко ухватившись за замок на решетке, целует его и громко кричит: «О дорогой имам Хосейн, услышь мои мольбы! В день воскрешения из мертвых, который будет длиться пятьдесят тысяч лет, когда у всех глаза вылезут из орбит, каким прахом я посыплю свою голову в могиле? Помоги мне, помоги мне! Грешница я, каюсь, великий грех я совершила, прости меня!» Сколько ее ни спрашивали, что случилось, она ничего не отвечала. Лишь после долгих уговоров женщина проговорила:

—      Я сделала такое, что боюсь, святой Хосейн меня не простит!

Она все время повторяла эту фразу, и слезы градом катились по ее лицу. Ханум Гелин узнала голос Азиз-ага, подошла к ней, взяв за руку, вывела во двор и с помощью Хосейн-ага проводила в комнату. Все собрались вокруг нее. Выпив два стакана сладкого чая, Азиз-ага взяла приготовленный кальян и сказала, что поведает свою историю лишь в том случае, если Хосейн-ага выйдет из комнаты. Когда Хосейн-ага вышел, Азиз-ага затянулась и начала свой рассказ.

—      Душечка Гелин-ханум, знаешь ли ты, что когда я пришла в дом Гада̀ Али, да простит его господь, то три года мы жили так, что даже Сакине Солтан ставила моего Гада̀ Али в пример своему мужу.

Гада̀ Али обожал меня. Однако в течение всего этого времени я ни разу не забеременела, а покойный муж все время твердил, что хочет ребенка. Каждую ночь он приставал ко мне: «Что же мне делать? Ведь мой род прекратится!» Сколько я ни пила лекарств, сколько ни молилась, ребенка у меня не было. Однажды ночью Гада̀ Али заплакал и сказал: «Если ты согласишься, я возьму сиге⁸, она будет выполнять разные домашние работы, а потом, когда родится ребенок, я дам ей развод, и ты вырастишь ребенка как своего собственного». Я поддалась на его обман, да простит его бог, и сказала: «В этом нет ничего плохого. Я все сделаю сама».

Назавтра я накинула чадру, пошла и посватала для своего мужа Хадиче, дочь Хасана, который занимается приготовлением кислого молока. Она была рябой, черной и уродливой. Когда Хадиче пришла к нам в дом, на ее платье было столько заплаток, что, если бы ее с ног до головы осыпать просом, ни одно зернышко не упало бы на землю. К тому же женщина была так слаба, что стоило только взять ее за нос, как у нее выскочила бы душа. Ну, ладно, я была хозяйкой в доме, Хадиче работала, готовила обед.

Ханум, не прошло и месяца, как она стала поправляться, расцвела, располнела и забеременела. Она крепко обосновалась у нас в доме, муж выполнял все ее прихоти. Если в зимнюю стужу ей хотелось вишен, то Гада̀ Али доставал их для нее из-под земли. Для меня наступили черные дни. Каждый вечер Гада̀ Али, придя домой, нес в комнату Хадичи шелковый цветной платок.

Я же жила только ее милостями. И вот дочь того самого Хасана, у которой, когда она пришла к нам в дом, один туфель рыдал, а другой бил себя в грудь — такие они были рваные, — эта Хадиче теперь важничала и ломалась передо мной.

Вот тогда-то я поняла, какую совершила ошибку!