Исповедь

Я все время гадала, убить мне мальчика или нет, и однажды ночью, сильно поссорившись с Хадиче, решила утопить ребенка. Я ждала два дня. На третий день Хадиче пошла в парфюмерную лавку купить сушеных фиалок. Я побежала в комнату и вытащила из колыбели спавшего ребенка. Потом достала из-под подбородка булавку. Но лишь только я дотронулась до его темечка, мальчик проснулся и, вместо того чтобы заплакать, улыбнулся мне. Ханум, я не знаю, что со мной стало. У меня не поднялась рука, ведь на самом деле сердце-то мое не каменное! Я положила ребенка обратно в люльку и выбежала из комнаты. Я подумала: в чем же вина ребенка? Все дело в матери. Нужно извести мать, и тогда я успокоюсь.

Ханум, даже сейчас, рассказывая вам, я вся дрожу. Что же делать? Во всем виноват мой муж; это он сделал меня служанкой дочери человека, изготовляющего кислое молоко. Пусть не донесет ему об этом земля!

Я украла волосы Хадиче и снесла их еврею Мулла Ибрагиму, который был известен в квартале Рахчаман. Он мне поворожил. Я положила подкову в огонь. Мулла Ибрагим взял с меня три тумана, чтобы прокалить подкову в сале, и дал мне слово, что не пройдет и недели, как Хадиче умрет. Но о чем же говорить, если прошло более месяца, а Хадиче день ото дня все больше толстела, как гора Ухуд в Кербеле. Ханум, я перестала верить в гадания и заклинания.

Спустя месяц, это было в начале зимы, Гада̀ Али сильно заболел, он даже дважды оставлял завещание, и мы кропили святой водой его горло. Когда Гада̀ Али сделалось очень плохо, я пошла на базар и купила яд. Я принесла его домой, засыпала в горшок с супом, хорошенько перемешала и поставила на огонь. Себе я купила готовый ужин и, придя домой, потихоньку поела одна. Наевшись, я пошла в комнату Гада̀ Али. Хадиче дважды приглашала меня ужинать, говоря, что уже поздно, но я ответила, что у меня болит голова и что мне не хочется есть, пусть лучше желудок будет свободен.

Ханум, Хадиче в последний раз поужинала и легла спать. Я пошла к двери и стала прислушиваться, не раздадутся ли стоны. Однако стояла холодная погода, двери были плотно закрыты, и ничего не было слышно. Всю ночь я оставалась у постели Гада̀ Али, как будто для того, чтобы ухаживать за ним. Перед самым рассветом, трясясь от страха, я опять подошла к двери и прислушалась. Я услышала плач ребенка, но у меня не хватило смелости открыть дверь. Тогда я опять вернулась к Гада̀ Али. Ханум, вы не представляете, в каком состоянии я была.

Утром, когда все проснулись, я вошла в комнату Хадиче. Она лежала мертвая, черная, как уголь, чувствовалось, что она всю ночь металась: одеяло и тюфяк были сбиты. Я положила ее на тюфяк, натянула одеяло. Ребенок плакал и стонал. Я вышла из комнаты, вымыла в бассейне руки, затем, плача и ударяя себя по голове, рассказала мужу о смерти Хадиче.

Когда он спросил, отчего умерла Хадиче, я ответила, что она пила разные лекарства, чтобы забеременеть, и к тому же очень растолстела. Вероятно, с ней случился удар.

Никто меня ни в чем не подозревал, но я сама про себя думала: неужели это я загубила три души? Глядя на свое лицо в зеркало, я пугалась. Жизнь моя была отравлена. Я постилась, плакала, раздавала нищим деньги, но никак не могла успокоить свое сердце.

Бог знает что со мной творилось, когда я думала о судном дне, тяжести могилы, об ангелах смерти Накире и Мункире⁹. Поклявшись стать служанкой в святилище, я решила пойти в Кербелу, а так как Гада̀ Али дал обет в честь сына, то я думала, что мы поедем вместе, но Гада̀ Али каждый раз придумывал какой-либо предлог и говорил: «Поедем в Мешхед¹⁰ в будущем году». Но так как в том году свирепствовала эпидемия, он все откладывал и откладывал путешествие, а в конце концов умер.

Тогда я распорядилась сама. Я продала все имущество мужа, как он завещал. И вот присоединилась к вам. А этот юноша, который едет со мной и который называет меня своей матерью, есть тот самый Хосейн-ага, сын Хадиче. Я просила его выйти из комнаты, чтобы он не слышал моего рассказа.

Все молчали словно окаменелые. Глаза Азиз-ага наполнились слезами.

—      Теперь я не знаю, простит ли мои грехи бог? Исцелит ли меня пророк в судный день? Ханум, сколько лет я лелеяла мечту поведать кому-нибудь о своих страданиях! Сейчас, когда я все рассказала, словно водой залила огонь, но что будет в день страшного суда?

Мешеди Рамазан Али помешал пепел в чубуке и сказал:

—      Да простит господь твоего отца. А зачем мы все сюда приехали? Три года назад я занимался извозом на Хорасанском шоссе. Однажды я вез двух богатых пассажиров. Посредине дороги коляска опрокинулась, и один из них погиб. Другого я задушил сам и взял у него из кармана полторы тысячи туманов. Когда я повзрослел, мне стало ясно, что эти деньги добыты нечестным путем и их надо очистить в Кербеле. Сегодня я подарил часть из них одному улему¹¹, и он освятил мне тысячу туманов. Теперь эти деньги кажутся мне более чистыми, чем молоко матери.

Ханум Гелин взяла из рук Азиз-ага кальян, сделала две затяжки, пустила густой дым и, немного помолчав, сказала: