Исповедь банкрота

Деревня расположена на берегу Беломорской губы, в первозданном девственном месте, вокруг леса, где на 150 километров нет других поселений. Надо сказать, что люди здесь уникальные. Вот мы все говорим о себе – мы русские. А каждого «копни», даже не углубляясь в родословную, и окажется, что отец наполовину мордвин, а бабушка с Украины и прадедушка – татарин. Здесь же люди – русские в настоящем смысле этого слова, в связи с обособленностью и удаленностью поселения. Деревня эта с историей, ей уже 300 лет. Поколений 10–12 местных жителей рождается без примесей других народов. Попадаются среди аборигенов блондины с голубыми – васильковыми глазами, они разговаривают на своем каком-то местном диалекте, скороговоркой, и с непривычки смысл сказанного не всегда понимаешь и переспрашиваешь. Летом число жителей примерно человек двести пятьдесят, на зиму остаются в четыре-пять раз меньше. Дом в центре с землей стоит около 700 тысяч рублей. Дикие животные особенно не заморачиваются с обходом поселка. Мы кормили с рук в самой деревне лису. Крупный лось проплыл вдоль нашей пристани. Стая диких гусей пролетела от нас в 20 метрах. Каждое утро наши трудники приносили повару по ведру рыбы. Эх, за обе щеки, как говорится, мы вкушали жареную красную рыбу, треску, камбалу. Повар баловал нас и ухой. Как выглядела сама деревня? Откройте журнал по фитодизайну, и вы увидите Пушлахту! И это не преувеличение. Лично я засомневался, что все увиденное выросло просто так – по-дикому. Но местные говорили: «Что ты, братик! Да никто ничего не сажал, само выросло». Представьте: стелящийся по земле кустообразный можжевельник окаймляет красивые большие глыбы гранита, и все это на фоне березок и сосен, среди цветника и многотравья. Думаю, что только профессионал-специалист мог так подобрать композицию посадочного материала и выдержать пропорции. Вдобавок ко всему этому великолепию – такие фитокомпозиции гармонично вписываются к бревенчатым срубам и загородам, подернутым патиной седины…

Местное начальство нам выделило «газон», который возил поленья от места распиловки стволов сосен к причалу. Какого он был года выпуска, я затрудняюсь сказать, похоже, он был ровесником сталинских репрессий. Древний антиквариат, с которого сыпалось все. И вот в течение шести благословенных дней мы возили на пристань поленья и ими загружали наш кораблик. После полной загрузки он уходил на Соловки и приходил новый катер с понтоном.

Так как я в последние годы тяжелей портфеля ничего не поднимал, у меня быстро выступила испарина. Появились учащенное дыхание и высунутый от усталости язык. И в первый же день я оступился и моя нога попала в щель между причалом и понтоном, от ушиба она опухла в области колена. Сразу возник помысел – мол, пора «валить» назад в монастырь – поподвижничал, и хватит. Но как-то стало стыдно уезжать, остался, хотя меня и отговаривали. К тому же приехал отец Порфирий, наш наместник обители, и я, вдохновленный его присутствием, больше не помышлял ретироваться. Утром по пробуждении все оставшиеся пять дней – у меня болело все. Для того чтобы подняться с кровати на работу, я просыпался на полчаса раньше общего подъема. Сначала открывался один глаз, через три минуты другой, с величайшим трудом я как-то умудрялся раскачаться и сползти с кровати на четвереньках – на этот финт у меня уходило минут десять. Минут через 15 я уже мог принять вертикальное положение и идти умываться.

Братия меня на работе оберегала, тяжелые поленья они грузили сами, а мне давали более легкую работу. Как это мне было необычно, что кто-то искренно сочувствует и заботится обо мне. Именно в Пушлахте я и начал по-настоящему возрождаться духовно, оттаивать душой. Вечером мы ходили на местную речушку купаться, водичка была чистейшая и студёная и после трудного рабочего дня буквально возрождала нас.

К шестому дню послушания меня силы стали оставлять, да и ребята уже не так энергичны, как в первые дни. Нам всем подавал пример отец Зосима. Несмотря на возраст и перенесенную несколько лет назад операцию, он был бодр и радостен. Братия старалась оберегать его от какой-либо работы, но это нам не удавалось, батюшка всегда рвался в эпицентр работы, и помимо своего руководства и ценных советов, умудрялся еще и работать с нами физически.

Перед отплытием на архипелаг он еще отслужил литию по усопшему в начале двадцатых годов прошлого века священнику местной церкви, при социализме превращенной в клуб и сейчас закрытой. Перед отплытием все думали, какая будет погода на море. Легенды ходили, что иногда трудники отсюда добирались до монастыря не за 10 часов, а за 30. К тому же последние 25 часов были на пустой желудок, так как содержимое его из-за качки на море быстро извергалось вон из организма. И организмы были несколько вялого вида, и лица были несколько бледного оттенка… Но нам благоволил Господь, мы пришли назад даже не за 10 часов, а за 8, по прекрасной погоде.

И вот я, как Том Сойер при покраске забора, рекламировал это послушание:

– Да это жесть!

– Да ты не выдержишь, сбежишь!