Исповедь детдомовца

Минут пятнадцать она не могла угомониться, визжала, проклиная нас и

оскорбляла.

«Недоразвитые. Дети выродков. Будущие уголовники»

Закончился тихий час. Алёшка мой, замёрзший, спустился с подоконника и стал искать трусы,

которые куда– то бросила надзирательница. Выглядел он жалко. Тощий, с просвечивающими

рёбрами, с полным носом соплей. Подбежав к нему, я накрыла его покрывалом, прижала к себе.

–Алёшка, когда мы вырастем, мы убьём её! Слышишь? Только не плачь.

Уткнувшись мне в плечо, Лёшка, хлюпая носом, соглашался.

Я ещё больше жалела друга, гладила по голове, вытирая с его щёк слёзы и произносила

утешительные слова.

– Голыш-малыш, – раздался сзади язвительный смех Стаса Полякова.

Стас считался в группе хулиганом и ябедой. Про таких обычно говорят: сила есть– ума не надо!

Совершенно не умеющий мыслить, похожий на мартышку, да и выглядел он как самый глупый

мальчик в мире. Поляков всегда докладывал Зое Николаевне о наших нарушениях, был у неё в

любимчиках, и та нас наказывала по его доносам.

Лешка мой продолжал всхлипывать.

Меня резко накрыло от злости и я кинулась на Полякова.

Стас увернулся и первым нанёс удар по затылку, от которого я присела. Потом с размаху стукнул

меня по носу, ещё и ещё раз… Я беспомощно закрылась руками, но очередной удар по голове выбил меня из-под ног и я оказалась на полу.

Лёшка, перестав плакать, стоял как вкопанный, с испуганными глазами. Увидев меня,

распластанную, затрясся весь. С рёвом, не характерным для себя, он набросился на Полякова.

Схватил худенькими ручками обидчика за волосы, пытаясь его от меня оттащить и пронзительно

закричал:

– Не трогай её! Не трогай!

Стас упруго изогнулся, нанося удар Лёшке под брюхо ногой, а другой двинул, что было сил, по

корпусу. Лёшка охнул и опустился на колено.

– Дураки, – почёсывая затылок от боли, промолвил Стас, и отошёл от нас, посчитав, что с нас и

так хватит.

Обычно с Поляковым я на равных дралась, но в этот раз он оказался сильнее.

Раз в полгода у нас в детском доме проходили «смотрины».

Это когда взрослые приходили выбирать себе ребёнка на усыновление. Всех одевали во всё

чистое, причёсывали и сажали на стульчики в один ряд. Руки, при этом, должны были быть на

коленях. Если Зое Николаевне не нравилось кто как сидел, она била палкой-указкой. Поэтому, когда

мучительница проходила мимо нас, каждый старался сидеть не шелохнувшись.

Зашёл в группу статный мужчина плотного телосложения в военной форме с большими звёздочками на погонах. Он был смуглым, с карими глазами, с чёрной шевелюрой и от него приятно пахло одеколоном. Пошёл по ряду, пристально всматриваясь в каждого. Все сидели, затаив дыхание. Каждый мечтал понравиться гостю.

Взгляд его остановился на мне.

– Она!

И, не дождавшись реакции воспитательницы, быстрым шагом направился в мою сторону.

Мужчина сел на карточки и заглянул мне в глаза.

– Я буду твоим папой!

Я радостно кивнула.

Он прижал мои кулачки своими огромными ладонями к своей груди и продолжал с улыбкой на

меня смотреть.

Чтобы никто не услышал, я нагнулась к его уху и прошептала:

– Заберите меня! Здесь бьют!

Лицо его мгновенно поменялось. Он сурово посмотрел на Зою Николаевну, окинул взглядом

всех детишек, обнял меня и вышел.

Ещё несколько раз приходил ко мне, уже со своей женой, приносили гостинцев, гуляли со

мной. Удочерить не смогли. Мама моя хоть и отбывала срок, но не была лишена родительских прав.

После первого прихода военного, меня надзирательница наказала. Всё она слышала!

Сначала кинула меня в сушилку. Это такая маленькая каморка с огромными круглыми

батареями, где сушились ссаные матрасы и уличная обувь.

Часа три я там просидела. Без света, без воздуха. Жарило сильно. Пришлось с себя снять вещи

и постелить под себя. Было не распрямиться. Не хватало высоты и сидеть пришлось на корточках.

Хотелось пить…

Про меня будто забыли. На какое-то время я отключалась.... А когда приходила в себя,

начинала стучать в дверь… Силы покидали. Мозг тупел. Тогда не думала о смерти. Ведь я не знала

что это такое… Я просто думала, что мне плохо.

Наконец меня открыли.

Кто-то из детей пришёл положить обувь, а оттуда вывалилась я … почти бездыханная.

Следующим наказанием для меня стала голодовка.

Зоя Николаевна отвела меня в свой кабинет, заперла на ключ и ушла. Я сутки просидела там. В

графине стояла вода для цветов. Этим и спасалась. Спать приходилось на двух стульях,

составленных рядом.

Алёшка мой меня не забывал. Он, как верный друг, приносил мне хлеба и пихал его под дверь.

Из столовой ничего нельзя было выносить. Воспитательница всех шманала. Алёшка прятал

хлеб в трусы и проходил незамеченным.

Мой Алёшка. Он потом долго не уходил. Стоял по ту сторону двери и смешил меня. Я, боясь за

него, просила уйти.

– Я твой рыцарь! – восклицал он. – Я не брошу тебя!

Вот такой был мой Алёшка!

Вскоре воспитательницу уволили. Прознали об её пытках. И даже дали срок. Условно. Я не

одна была её жертва. Была и девочка с большой лысиной на макушке. Это кипяток Зоя Николаевна на неё вылила. Был мальчик со шрамами. Зоя Николаевна забыла его в овощехранилище, где его покусали крысы.