Исповедь дезертира

— Наверное, родители у него богатые, раз может позволить себе в Москве учиться, — сказал я.

— Да, ты прав. Но он на самом деле умненький мальчик. Это мой друг. Он серьезно изучает языки и книг много читает, — после паузы Настя вдруг вскинула на меня глаза. — А ведь это он меня испанскому танцу обучил. Как он танцует! Если б ты видел! В Москве, в студии обучается.

Мне стало стыдно, что я ничему подобному не обучен, да и вообще мало что умею. Правда, в детстве пробовал заниматься и плаванием, и борьбой, и легкой атлетикой, но быстро все бросал. Было неинтересно. Мне показалось, что Настя, рассказывая о достоинствах своего друга, сравнивает меня с ним, и я немного обиделся. Она почувствовала это и толкнула меня в бок.

— Ты чего? Ревнуешь что ли? Я же сказала: он мне просто друг и ты друг, разве нельзя дружить сразу с несколькими людьми?

— Да нет, можно.

— Вот и хорошо. Я тебя когда-нибудь с ним познакомлю!

Вскочила и куда-то умчалась. Некоторое время я продолжал работать один, а потом, решив, что девочка на что-то обиделась, воткнул вилы в собранную копну и пошел искать Настю. Но ее нигде не было — ни на сеновале, ни во дворе, ни на улице. Вошел в дом. Бабушка Софико стояла на коленях перед образами, разместившимися в углу передней комнаты. Она не обернулась на мои шаги, а я застыл в дверях, боясь потревожить ее молитву.

Наконец старушка поправила черный платок, зашамкала губами, опираясь на скамью, тяжело поднялась, выпрямилась и, не оборачиваясь, проговорила:

— Ну что стоишь, джигит? В ногах правды нет. Так у вас говорят? А Настя в лес убежала, сказала, к вечеру вернется. Не переживай, это у нее бывает…

— А откуда вы узнали, что я вошел?

— Э, милый, поживи с мое, затылком видеть будешь. Садись к столу молочка попей с лепешками, я только что испекла.

До вечера мы просидели с Настиной бабушкой за столом у раскрытого окна, из которого просматривалось зеленое, покрытое лесом ущелье. Бабушка рассказывала о том, как погиб на границе ее муж, а потом, вовлеченный в события, связанные с переделом Грузии, сложил голову и сын.

Настя пришла, когда солнце зашло за гору. Она молча попила молока и легла на кровать в передней комнате, отвернувшись к стене. Мне не спалось. Я сел у окна и стал разглядывать появившиеся на небе звезды.

— Ты где была? — спросил тихо, чтобы не разбудить бабушку.

— Загорала на лесной поляне.

Я не знал, о чем ее еще спросить, но девочка заговорила сама:

— Уеду я, наверное, снова в город.

— Тебе со мной скучно?

— Ты странный какой-то и веселиться не умеешь.

— А твои подруги умеют?

— Умеют. Там не только подруги…

Новые впечатления

Мы отдыхали на сеновале, подстелив под себя широкий бабушкин плед.

— Ты неразговорчивый, — внезапно произнесла Настя. — Все надо вытягивать. Сознавайся, ты хитрый и скрытный и никогда не говоришь, что у тебя на уме.

— А что же мне, все время про свои беды рассказывать? — усмехнулся я.

— И что же у тебя за беда?

— А кто меня дезертиром дразнит?

— И правда… Что тебе теперь будет? Тебя ищут, наверное, — задумчиво произнесла девочка и тут же встрепенулась — Ничего, останешься здесь в деревне, пока там все не утихнет, а потом вернешься.

— Ага, с бородой, седой такой старик. Робинзон Крузо.

— Нет, не Робинзон. Я буду к тебе приходить.

— По пятницам, что ли? — засмеялся я.

— Да ну тебя! Я серьезно, а ты… — обиделась Настя.

Помолчали.

— Ты, думаешь, они так долго воевать будут? — вдруг испуганно спросила девочка. — Значит, этот гад Павло нас долго еще мучить будет…

— Да может, его убьют раньше.

— Хоть бы и убили. Только плохо так говорить. Лучше бы он от мамы отстал…

Настя сделалась задумчивой, потом, ничего не сказав, ушла в дом. Было ясно, что у нее жизнь тоже не сахар и что если бы не Малхаз, девчонке было бы совсем плохо.

Я долго сидел один, наблюдая, как солнце, садящееся за гору, освещает последними лучами виноградник, начинающийся за небольшим огородом. Там было много неспелой «Изабеллы». Постепенно мысли вернулись в обычное русло. Если меня считают убитым и списали, как текущие потери, это может быть, и неплохо… Но, с другой стороны, куда мне деваться без паспорта, без денег? А если ничего не предпринимать, то так можно всю жизнь просидеть в горах и всю жизнь бояться, что тебя найдут и будут судить. Вспомнил, как когда-то в старой газете видел фотографию мужика, похожего на дикаря. Еще во время Великой Отечественной он спрятался в сарае то ли от немцев, то ли от своих и просидел там лет пятьдесят. Кто-то его кормил. А выходил он только по ночам — вот как боялся! А чего бояться в семьдесят-то лет?

Впрочем, тут же вспомнился рассказ покойной бабушки о том, как умирал ее дед. Ему уже было под девяносто, когда большевики отобрали у него все: дом, землю, лошадей… Он был вынужден доживать последние дни у соседей, которые поставили ему кровать в сенях, рядом со свиным хлевом и курятником. Так вот, перед смертью в свои девяносто лет прадед подозвал мою бабушку и сказал, что ему страшно умирать…