Исповедь добровольного импотента

Мое восторженное созерцание было прервано истошным воем и скрежетом – прибыл лифт. Неприкормленное, неприрученное вдохновение вспорхнуло и развеялось. Я не расстроился, беззаботно вошел в кабину, оказавшись в компании Толика, Шерхана и Крепкого Духа пожизненного запоя. Мы молча поприветствовали друг друга суверенными кивками. Я вдавил кнопку с цифрой 1, и лифт тронулся.

Толик, попыхивая «беламориной», широко и твердо стоял на своих коротких ногах. Шерхан елозил по стенке лифта, судя по мучительным сглатываниям, судорожные движения кабины тошнотворно действовали на его пищевод.

– Не, я тебе сразу объявил – с этой падлой срать рядом не садись! – продолжил Толик прерванную остановкой беседу. – Я ей толкую: врубись, телятина! Я ж не занимать к тебе пришел, а ПЕ-РЕ-ЗА-НЯТЬ! Есть разница?! Через час ребята подъедут и все – деньги у тебя. Хули там десятка-то – сквозняк!

Шерхан выдавил убогонькую ухмылочку. Толик выдержал паузу, перекинул папиросу с одного края рта на другой и закончил:

– Нету-у! Вопит, будто ее матки лишают.

Сплюнул и с жаром продолжил:

– Ладно, иду дальше – снимаю часы, протягиваю – бери залог, сука! Через час не принесу – твое! Знаешь, что отвечает эта блядь?

– Ну?

– Нету!

Шерхан сглотнул с оттенком благородного презрения.

Рассказчик демонстративно сжал кулак:

– Хотел было в рыло ей заехать(скрежет зубовный)…

– Ну?

– Успела дверь захлопнуть, выдра сифилисная!

Шерхан замычал, замимировал, замотал головой и слегка притопнул ногой, крепко сожалея о неудавшейся мести.

Толик раскурил потухший окурок и повернулся ко мне:

– Дашь пятерку?

– Не дам. Нету! – принял я предлагаемые правила игры.

– Не дашь, или нету? – явно задираясь, взялся уточнять Толик.

– Так, а ты у меня в долг просишь, или просто перезанять решил? – сделал я, что называется, ход конем.

Толик усмехнулся и обратился к Шерхану:

– У нас в деревне таких щеглов жопой на муровейник сажали.

– Ну, муравейника здесь нет, – пробасил Шерхан, – но чем жопу пощекотать найдется, – и вытянул из кармана… ручную гранату.

Я давно был знаком с этими скомарохами, но каждый раз поражался неиссякаемости их творческой фантазии.

Лифт медленно полз вниз, «лимонка» покачивалась на палец Шерхана, желтом от никотина.

– Последний раз спрашиваю, – крикнул Толик, хватаясь за снаряд, – будешь третьим?

– Нет, – отрезал я. – Лучше жопой в муровейник

В ответ последовал скрипучий хохот, и меня окатил выхлоп проспиртованной утробы.

– Учебная, – пояснил Шерхан, отыграв интермедию. – Военрук из 15 школы в карты проиграл. Как думаешь почем можно толкануть?

– Трудно сказать, – со знанием дела начал я, – кому-то она и даром не нужна, а кто-то и сотню баксов не пожалеет. Это же психологическое оружие, во-первых, а во-вторых ни под одну статью не подходит. Тут специфический клиент нужен.

Шерхан победоносно посмотрел на Толика:

– Я тебе говорил, валенок!

– Кого ты слушаешь, чудила, – сплюнул окурок Толик. – Че не помнишь, как он отправил нас сперму сдавать?

Видно было, что Шерхан вспоимнил. И мы приехали.

Когда наша компания пресекала холл, пестреющий анахронизмами отошедшей эпохи, типа: «Слава Труду», «Наши передовики» и т. п., вахтерша сплюнула нам вслед враждебной фразой:

– Уже сгуртовались варнаки!

Но мы равнодушно промолчали и вышли на крыльцо. Здесь расстались. У каждого свой путь к последнему пиюту. Шерхан склонился над урной, освобождаясь от желудочного сока. Толик двумя хроматическими пассажами выпустил воздух и о чем-то задумался. А я, обвыкаясь с погодой, побрел к трамвайному кольцу.

3

Трамвайное кольцо на северной окраине города – просторное поле, пестреющее собаководами; по периметру – железобетонные столбы с пучками проводов на верхних штангах; искрящийся овал железнодорожного полотна; и в стороне – одинокий ветхий навес, оклеенный листиками объявлений. Каких только нет – машинописные, ксерокопированные, от руки… губной помадой(!):

«Молодая, симпатичная леди, познакомится с мужчиной кавказкой национальности тел:…», – далее лишь зияющие рытвинки, похищенной абреками, наживочки.

Подошел трамвай. Подкатил шустро и мягко. Лоснящийся красно-белым телом, и сияющий никелированными ресницами. Младенец!

Я зашел в душистый салон и сел на упругое кресло. Прекрасно! Нет постыдно-брезгливого чувства многозадового прошлого.

Неподалеку, расположились двое подростков. Они шумно, наперебой, что называется, прикалывались.

Заднюю площадку оккупировал воинствующей осанки пенсионер со своей старой седой лайкой на длинном брезентовом поводке. Старикан буравил ядовитым взглядом молодое поколение, и на его небритом лице расцветало отвращение. Особенно третировал бедолагу нарочито-бесцеремонный белибердешь юнцов. Лайка, вольготно развалившись на новом резиновом покрытии, часто самозабвенно зевала и периодически почесывала свое сучье брюхо.

– Короче, слушай фишку! – открыл новую тему для прикола парень в черном балахоне с белым ликом В. Цоя на груди.