Исповедь добровольного импотента

– И вот вы переполняетесь этой гадостью, и у вас начинается обыкновенный психоз. И это неизбежно, покуда идет царство Ра. А сейчас именно такое время, когда царствует Ра.

Мы форсируем двух подружек, окопавшихся в горячем придорожном песке. Верхние лоскутки мини-бикини вертихвосткам осточертели, напрочь, и хохотушки выпустили пощеголять на солнышко свои розовые пятачки.

– Действительно, есть от чего свихнуться, – поддакнул я, тайно соорудив и молниеносно отведал коктейль из обеих ягодок(псы самозабвенно зачавкали).

– А чем мысленная буря отличается от психоза?

Я должен был заполучить деньги (О, Оля – глория моей темной псарни!), и поэтому старательно разыгрывал роль погрязшего в нечистотах психопата, нуждающегося в спасении.

– Мысленные бури возникают не от соприкосновения с грязью, а от общения с Богом, когда Бог говорит с тобой напрямую. Ты и Бог. Прямой контакт. Мысли не справляются и взрываются. Разлетаются в клочья все жалкие мыслишки! Потому что, когда говорит Бог, все должно молчать! Все земное должно заткнуться и помалкивать, или убираться прочь! Богу нужна Чистота!

– Потише, Коль. Мы еще не в приемной у Господа.

Николай встряхивает головой – на его лице вспыхивает демоническая улыбка:

– Это у меня остаточные явления.

По тропинке мы углубляемся в лесок. До Михалыча еще далеко, я решаю задать последний наводящий вопрос и переходить к делу:

– А ты запомнил, что он тебе говорил?

– Ты имеешь в виду Бога?

– Ну, естественно!

– Бог сказал, что мы все сейчас, как деревенские мальчики.

Моя физиономия – мим-вертуоз – откаблучила пантомиму: «Ну, ни хуя себе!».

– В смысле манер, – сладострастно пояснил Коля. – Нет сейчас высоких манер у людей.

– Да измельчал народишко, – сокрушенно отозвался я.

– Ну, это и не удивительно, век-то не Золотой! Грязи слишком много вокруг человека, и в нем самом она…

– О грязи ты уже говорил.

– Я помню… А еще Бог говорит, как бы поясняя: «Вот вы держите в своих жилищах всяких животных. Кормите их, убираете за ними дерьмо, потом снова кормите. В раю же, будут такие дворцы, где воссоздастся идеальная Чистота, и в них будут обитать ваши совершенные тела.» – Тех, кто спасется, естественно, – добавил от себя Коля и ехидно посмотрел на меня.

Я промолчал. Снова загремел глас Божий: «И охраняться эти дворцы будут тщательнейшим образом, чтобы даже маленькая птичка не смогла пролететь.»

– Подожди, – не совладал я с обидой. – Я что-то не понял насчет птички?

– Ну, в том смысле, она может нагадить. Они же прямо на лету опорожняются!

– А ну, теперь все ясно! Послушай, Коля… Одолжи мне пару сотен на неделю. Я сейчас работу подыскиваю, ну, и сам понимаешь…

Коля внешне никак не изменился, но чувствовалось, что ему стало трудно. Я ждал. Упорно… Настойчиво… Упрямо… Неотступчиво!

– Дело в том, – наконец лопнул Коля, и я скрипнул зубами. – Дело в том, что мы не можем вступать в отношения такого рода с людьми не принимающими учение…

– Как не можете?! – весь округлился я от удивления. – Ты же у меня занимал?!

– Понимаешь, я был тогда на такой стадии, ну, условно ее можно назвать – «Пробуждение». Голос Бога был еще так не разборчив. Я жил как бы на два дома. Помнишь, я тоже ругался грязными словами…

Я то помнил. Все в деталях и подробностях. Я вообще, ничего не забываю, в особенности всякие гадости. Помнил, как будучи еще студентом, он и его сосед по комнате Вася каждую субботу одевали свои коричневые костюмы-тройки, покупали четыре бутылки портвейна, полкило колбасы и кило яблок. Две бутылки выпивали двухсотграммовыми дозами под колбасу. Затем, организовав на столе интимный интерьер из ароматичной свечи, вазы с яблоками, резервными бутылочками вина и надушившись одеколоном «Тет-а-тет», страстотерпцы выходили на охоту. Они бродили по закоулкам Дома студентов с прицелом заманить в свою комнату фривольных студенток с хореографического факультета. Но… не были старатели фартовыми парнями, ну, не вписывались! Есть множество причин, по которым женщины отвергают нас, самцов, так вот Коля обладал полным набором, которого хватало даже и на Васю. И очередная суббота заканчивалась шумной дракой между отверженными.

Мы разнимали их и раскладывали по кроватям. Однажды, уже лежа в постели Коля открылся мне, что имел женщину единожды.

Произошло это во Владивостоке. Трое морячков с эсминца «Отважный» опоили повариху с плавбазы и спешно отметились по очереди. Коля оказался крайним.

– Она была такая грязная, хлюпала и пахла, но я не мог от нее оторваться… – хныкал Коля, впадая в пьяную апатию.

Мне было его жалко. Жалость перекидывала мостик, шагать по которому, было и горько, и сладко. А теперь, он свалил всех нас в клоаку и, возгордившись, обрел свой стерильный мир. И даже птичек не пускает! На лету они, видите ли, гадят! А что же им приземляться всякий раз, как приспичит?! Гаденыш! (Оля, Оля! Прощай моя Оля, а с ней и… Пусть сдохнет вся свора!)

– Лучше бы ты мне соврал, что у тебя нету, – сказал я, в очередной раз раздумывая, как же мне теперь относиться к Коле: послать его раз и навсегда, или утопить?