Исповедь добровольного импотента

Начнем с того, что за окном было темно и сыро. Истекал последний час ноябрьских суток. Я находился в своем жилище – безработный, безденежный и уже снова голодный. Я суммировал внешние обстоятельства:

– синоптики пророчили небывалые морозы;

– левые партии предрекали социальный взрыв;

– правительство фиглярничало;

– президент на все реагировал болезненно.

К тому же:

– сосед, что справа, бортировал колесо своей «девятки». Через гипсолитовое перекрытие доносились металлические удары, сопровождавшиеся удалецким: «На, сука, получи!»;

– соседка, что слева, пыталась запустить свежекупленную многофункциональную стиральную машину фирмы ARISTON: «Пункт первый – снимите упаковку!»;

Вывод: надвигалось лихолетье.

Я встал и прошелся по периметру комнаты в поисках спасительной цели: двигающийся к цели менее уязвим.

Телевизор! Огромный ЭЛЕКТРОН – Ц-275д почил в дальнем левом углу. Сосед, что со смежного блока, самовольно выдрал из ячейки на общем щите мою антенну и впаял свой кабель, вызывающе белого цвета. Рыжая паскуда, он обрек меня на информационный голод! Я поиграл желваками – пришло время разобраться.

Еще месяца два тому назад, когда я впервые предстал перед этим фактом оскорбления собственного достоинства, подстрекаемый соседкой, что слева, я тут же отправился к нахалу и громко стукнул в его комнату. В ответ за дверью лязгнули пружины инвентарной кровати, и послышалось утробное невнятное ворчание.

– На минутку! – грозно выкрикнул я, глядя себе под ноги.

Скоро дверь отворилась… Я попросил закурить и, получив сигарету, ушел. Но с тех пор многое изменилось. Жизнь стала жестче, почерствел и я.

Порывшись в шкафу на предмет какого-нибудь инструмента, я вооружился круглым рашпилем и вышел в коридор.

На мои первые удары в обшарпанную дверь ответа не последовало. Я повторился.

– Кто там еще? – раздался вдруг расслабленный голос из-за двери напротив. Я обернулся. Напротив проживала Соня – трамвайный контролер-кондуктор. Судя по всему, я разбудил ее.

– Да это я, Сонь! Я собственно… как его?.. – силился я вспомнить имя рыжего отморозка.

– А, Санек, ты, что-ли?! Ну, заходи… Открывай только сам, я млею…

Я не был Саньком и не мог им быть по одной той причине, что сам к нему пришел! Понимаете, Санек – тот самый антенный кидала, с которым мне предстояла разборка. Мы даже не были с ним похожи. Санек работал, и причем в трех организациях, носил теплую куртку PILOT, каждый вечер варил целую кастрюлю картошки в мундире, а по утрам непременно брился, используя при этом шикарный комплект GILLETTE sensor. В общем, это был мой антипод, а последние два месяца еще и антагонист.

– Ну, открывай! Чего ты, как не родной, Санек?! – поманила из-за двери Соня ласково-капризным тоном.

«Ах, гаденыш! И тут наследил!» – подумал я и отвел язычок защелки острым концом рашпиля.

В комнате было темно и накурено, потягивало перегарным душком.

– А я сегодня такая пьяная!… Бе-е! – ворковала где-то глубоко в темноте Соня.

Оставив рашпиль в углу у двери, я двинулся на голос и скоро уперся ногами в диван. Молча опустился на край. Соня зашевелилась, и я почувствовал на плече ее жаркую ладонь.

– Ну, как дела в Эрмитаже, Санек? – спросила Соня, и ладонь соскользнула мне на грудь.

Санек служил в ВВОХРе одного из громаднейших музеев планеты. Каждый день соприкасался он с сокровищами мировой культуры. Иорданская лестница, Белая и Золотая гостиные, Синяя спальня, Малиновый кабинет и Будуар императрицы Марии Александровны служили Саньку местом работы!

– В Эрмитаже все своим чередом, – картавя под Санька на букву «р», повел я беседу. – Люди приходят, мы их встречаем. Они осматривают экспонаты, мы держим посетителей в поле зрения. Каждый занят своим делом. Ясно?

– Ясно, Санек, ясно! – Соня потянулась, мимоходом боднув мне бедром. – Ты, вроде как, простудился, Санечка!

– Пустяки все это, Соня! Я обеспечивал безопасность при подготовке выставки творений Карло Фаберже и меня просквозило.

– Фабер… где, Санюшка? – закинула мне на плечо голую и горячую ногу Соня.

– Фаберже, Соня, великий придворный ювелир! – гордо сказал я и сбросил с ног тапочки. – Он яйца пасхальный возвел в ранг искусства.

– Боже, яйца! – затрепетала Соня.

– Да, Соня, яички!

И мы громко и глубоко задышали, будто разом принялись выполнять ингаляцию легких.

– Сегодня можно все! Ты понял меня, Фаберже?! – прошипела Соня, вся извиваясь возле меня.

– Сегодня или никогда! – успел выкрикнуть я перед тем, как мы накинулись друг на друга и сплелись в подвижный бледный ком.

– Ну, давай, Фаберже, покажи, на что способны твои яйца! – стонала Соня.

И я показал. Я упер Соню головой в спинку дивана и долбил с противоположного конца до тех пор, пока шея ее, не выдержав чудовищных сотрясений, выгнулась, а острый кадык затрепетал, выталкивая наружу стоны подступающего оргазма. Тогда я отпрянул, вертанул конролера-кондуктора за ноги на 180 градусов и, ухватившись за бедра, натянул до упора.

– О, Боже! Ты ли это, Санек?! Ответь, ради Христа! – взмолилась Соня.

– Пути Господние неисповедимы! – рычал я в ответ, трамбуя сонино нутро интенсивно и мощно.