Исповедь единоросса

Я очень не люблю дамские романы и детективы. Меня одновременно сильно раздражают Маринина и Донцова. Однако я готов смириться с огромными миллионными тиражами этих дурацких книг – они рисуют образ правильного милиционера. Обыкновенного супермена, мастера на все руки, который по доброте огромной души вытаскивает активных дамочек из кучи проблем.

Если бы был большим полицейским чином – вручил бы писательницам медаль за создание нового архетипа. После дяди Степы и участкового Анискина в деле продвижения положительного имиджа милиционера нарисовалась огромная дыра. В 90-е ее заткнули картинки неприглядного содержания, в которые мы были рады поверить. С тех пор менты у нас продажны, равнодушны и трусливы: криминогенная обстановка, ставшая следствием внутриполитического бардака, была представлена результатом непрофессиональной работы сотрудников МВД.

И неважно, что полицейские оказались в идеологической западне: призванные работать в качестве отрядов самообороны пролетариата от враждебного класса (именно так сформулировал Ленин задачи новой советской милиции в далеком 1917 году), доблестные работники органов внутренних дел в одночасье перестали быть робин гудами и стали защищать права буржуев наравне с правами бедняков. Простое разделение на «хороших» (рабоче-крестьянский класс) и «плохих» (капиталисты) пропало вместе с СССР. Но не стерлось из сознания российского народа. Именно поэтому мы с готовностью оправдываем молодых хакеров, которые своровали миллионы денег из банков («бедные студенты зарабатывают как могут»), и благообразно выглядящих негодяев пожилого возраста («у него осталась совсем старая мать, это обстоятельства вынудили его пойти на преступление»).

Мы не любим милицию, потому что она действует вразрез с нашим представлением о правде и справедливости – богатые должны сидеть чаще, чем бедные. Многодетная мать не может быть преступницей. Дети не способны на жестокость. Военные не предают Родину. Между тем их задерживают люди в форме и отправляют в тюрьму. «Плохая милиция» и «бедный наш народ»!

Мы равнодушны к преступлениям и хамству. Мы давно не делаем замечания тем, кто не уступает место в метро или пригородной электричке, но не прощаем, если все это вместе взятое демонстрирует милиционер, – он не имеет права на равнодушие и бездействие. Он должен быть примером для подражания, оплотом нашей безопасности, но при этом мы все равно его презираем – мент плох по умолчанию, даже если он хорош по сути. Нам можно, а ему нельзя.

Полицейским быть трудно. Когда у тебя открыта спина и в угоду общественному мнению тебя сдают при первой оказии, очень хочется обрести силу. А здесь, в кармане, лежит целая корка, в кобуре – табельное оружие, на поясе резиновая дубина и по закону – право на насилие. Противостоять соблазну практически нереально.

Еще трудно не подхватить вирус под названием «преступность». Даже пословицы оправдывают волчий вой, если приходится жить с волками. Оставаться человеком, когда имеешь дело с насилием над малолетними детьми, когда вся логика человеческого существования требует справедливого возмездия, сразу, без суда и следствия, еще тяжелее, чем преодолевать чувство собственной важности и исключительности. Мы сами далеко не ангелы. И гневаемся и орем на близких с завидной регулярностью. Но при этом требуем от полицейских христианских чувств, любви к ближнему и корректных формулировок.

Про отношение к полицейским любят спрашивать социологи. Результаты этих опросов показывают, что грань между «я им верю» и «не верю» очень тонкая. Всего два-три процента отделяют скепсис от надежды – мы по-прежнему знаем, что наша милиция нас бережет. По-своему. Мы же этого достойны.