Читаем Исповедь Еретика полностью

Потому что гедонизм — это не саморазрушение. По крайней мере мой. Если человек умеет и любит плавать, то он не прыгает в воду, чтобы утопиться. Речь идет о радости, которую приносит сам процесс, очередное преодоление длины бассейна. Я верю, что можно наслаждаться жизнью и не захлебнуться. Мне просто нравится контролировать себя и свою судьбу. Все контролировать.

Есть такой английский термин — control freak.

В этом что-то есть. Когда я начинаю терять контроль, мне становится страшно. Есть, наверное, только одно исключение. Мне нравится летать. Недавно мы разговаривали на эту тему с Ринке Руйенсом. Он тоже типичный control freak. Мы пришли к выводу, что ничто другое так нас не расслабляет. Ты садишься в самолет, и это единственный момент в твоей жизни, когда у тебя нет абсолютно никакого контроля над тем, что с тобой происходит. Ты вытягиваешь ноги, достаешь книжку или газету, и с тебя спадает ответственность. Ты доверяешься машине и человеку, который ее ведет. И это прекрасно.

Для некоторых это стресс.

Для меня нет. Я остаюсь спокойным, даже если самолет попадает в зону турбулентности.

ЛЮБИМОЕ ДИТЯ НЕРГАЛА. Подписанная его именем семиструнная гитара HEX фирмы ESP.

Ты хлопаешь после приземления?

Ненавижу это! Мысль об аплодисментах в самолете меня доводит до белого каления. За это должны отрезать руки. Что это вообще значит? «Ого! На этот раз пронесло, мы выжили!» В чем смысл? Никто в мире не хлопает, только поляки. Скорее кирпич на голову упадет, чем ты погибнешь в авиакатастрофе. Это факт. Да и к чему так демонстративно благодарить пилотов? Они приземлились, потому что это их работа. Мы же не хлопаем водителям автобуса, когда они останавливаются на остановке.

Наверное, в твоей жизни мало места для риска.

Мне нравится чувствовать адреналин, но до определенной границы. Как со специями. Если их слишком много, они портят блюдо. Но если их мало, то еда будет пресной. К тому же я люблю жизнь и хочу наслаждаться ею как можно дольше. Может, именно поэтому я не балуюсь наркотиками и пью в меру. Мне нравится быть в курсе и самому контролировать ритм путешествия. Бывает, что я несусь сломя голову, но также хочется иметь роскошь остановиться на время и отдохнуть. Я не утверждаю, что это лучше, чем спешить по жизни, просто мне нравится наслаждаться миром. Кто-то думает иначе? Милости прошу.

А если близкий тебе человек встает на путь саморазрушения, что ты делаешь?

Хочешь знать, читаю ли я нотации? Бывает. Но осторожно. Я сам нс люблю, когда кто-то меня поучает. Если знаю, что друг волнуется обо мне и искренне хочет мне помочь, это еще полбеды. Я не должен следовать его советам, но ценю их. Хуже, если кто-то менторским тоном нагло учит жизни. Тогда в меня вселяется бес. Я замыкаюсь и не слушаю.

Сам я осторожно разговариваю с близкими. Советую, но не навязываю своего мнения. Как добрый дух. Ну, или голос рассудка где-то за кадром.

Когда ты лежал в больнице и боролся с лейкемией, тебе не приходило в голову, что ты мог бы и больше рисковать в жизни?

У меня были совершенно другие мысли. Моя жизнь стояла перед глазами, а я думал о том, что шел по ней так, как того хотел. Я узнал много вещей, объехал почти весь мир, познакомился с прекрасными и вдохновляющими людьми. Встретил также много идиотов. Но так всегда бывает, когда срываешь яблоко познания с дерева. Получаешь полный комплект: и приятное, и неприятное. Я не чувствую себя старым, но считаю, что видел уже столько, сколько среднестатистическому Ковальскому не увидеть и за пять жизней.

Ты берешь от жизни многое. Что ты отдаешь взамен?

Гедонист в принципе может что-то отдавать?

Тот факт, что человек является известным журналистом, не значит, что он должен быть прекрасным механиком или канатоходцем. Нельзя требовать от себя всесилия. Я думаю, что мы можем стать мастерами только в одной, может, в двух областях. На большее у нас нет времени. Да, я много беру от жизни, но я не паразит. Я отдаю свою энергию, творчество, будучи музыкантом. Я осуществляю свои мечты, передаю свои взгляды тысячам людей. Некоторые себя с ними ассоциируют, другим они дают силы. Я верю, что существует равновесие между тем, что отдаю, и тем, что беру. К тому же нет ничего плохо в том, чтобы жадно хотеть жить.

Гленн Данциг поет: I don’t mind the pain. Татуировка, сделанная в Аргентине, болит так же, как сделанная в Варшаве. Но в этом вся прелесть.
Перейти на страницу:

Похожие книги

Айвазовский
Айвазовский

Иван Константинович Айвазовский — всемирно известный маринист, представитель «золотого века» отечественной культуры, один из немногих художников России, снискавший громкую мировую славу. Автор около шести тысяч произведений, участник более ста двадцати выставок, кавалер многих российских и иностранных орденов, он находил время и для обширной общественной, просветительской, благотворительной деятельности. Путешествия по странам Западной Европы, поездки в Турцию и на Кавказ стали важными вехами его творческого пути, но все же вдохновение он черпал прежде всего в родной Феодосии. Творческие замыслы, вдохновение, душевный отдых и стремление к новым свершениям даровало ему Черное море, которому он посвятил свой талант. Две стихии — морская и живописная — воспринимались им нераздельно, как неизменный исток творчества, сопутствовали его жизненному пути, его разочарованиям и успехам, бурям и штилям, сопровождая стремление истинного художника — служить Искусству и Отечеству.

Екатерина Александровна Скоробогачева , Екатерина Скоробогачева , Лев Арнольдович Вагнер , Надежда Семеновна Григорович , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное