Исповедь еврея

Мир, в котором жили наши предки, был тоже немногим обширнее моего. Они садились на город, как на стул, и бегали из страны в страну, будто из комнаты в комнату. Святослав так даже и погиб оттого, что печенеги заступили пороги. Окаянный Святополк «бежал и скрылся в Польше», его брат бежал в Венгрию (и все бегом, все бегом!), но убийцы догнали его (на пороге?). Тот же Святополк пробежал всю Польшу и погиб «где-то в пустыне» между польской и чешской землей.

Что ж, отчего бы и там не найтись еще одной песчаной пустыне, раз целая сахарная Сахара имеется в фыркающей Африке, чей изглоданный череп я всерьез и подолгу разглядывал на папиной настенной карте. В Африке были особенно приятные границы – прямые с уголками – и какой-то, в зеленую полосочку, очень завлекательный Англо-Египетский Судан. Но, конечно, самым прекрасным на обоих полушариях был добрый красный зверь с тяжелым бесформенным низом и некрасивой, но умной мордой – Камчаткой, через всю тушу которого размахнулась гордая надпись: Сэ! Сэ! Сэ! Рэ!

А однажды под картой на беленой стене открылся еще один черный материк, немедленно начавший распадаться на разбегающиеся черные пятнышки (парад суверенитетов?). «Клопы, клопы!» – тоже разбежались взрослые, выкрикивая краткое заклинание: «Дуст, дуст!» И верно, только так и можно бороться с национальной рознью.

Я был национально благонадежен на тысячу процентов, я, совершенно не задумываясь, как великолепно отрегулированный автомат, немедленно становился на сторону наших. Клич «Наших бьют!» заменял для меня и расследование и приговор (видите же, видите, я не был, не был евреем!). Игорь, дважды грабивший каких-то уже тогда древних древлян, был наш, а древляне, подло убившие нашего князя за повторный грабеж, были не наши, поэтому их и следовало закапывать вместе с ладьей, сжигать в бане, а им так и полагалось тупо идти на все новую и новую гибель, как немцам в кино. Из всех разделений для нас важнейшим являлось в ту пору разделение «наши»– «немцы». Разделение «наши»–»американцы» пришло поздней.

У чужаков сами имена были какие-то дурацкие: печеные печенеги, сбрендившие, бередившие раны берендеи, куда-то вторкнутые торки, оттесненная нашими начудившая чудь (а у современных врагов – так и кличек таких отвратительных не выдумаешь: Гитлер, Черчилль!). Неприятные «хитрые греки» начинали хлюздить, когда наш честный Святослав пошел на они, – скользкий народец… Правда, у греков оказалась самая лучшая вера, но, прежде чем ее перенять, следовало задать «коварным грекам» хорошую вздрючку, чтоб они не задавались.

А потом – темный ужас: все летит в тар-тарары – татары! «Добрые воины», – оценил их старый воевода и ударил по ним – а что, если бы они были еще и злые?.. Хотя какое там «добрые»… И лица у них были зверские, глаза узкие, носы приплюснутые, – я просто изнемогал от вожделения, чтобы они сейчас на нас напали – мы бы им вломили тыри: танками их, ястребками, ба-бах, др-др-др, – и пр. и пр. С Гришкой мы устраивали целые оргии, разделывая татар при помощи самого современного оружия.

Иго… Иго-го-го-го… Конское издевательское ржанье несется над беззащитной Русью.

Но зато потом…

Александр Невский!

Возвышение Москвы!!

Куликовская битва!!!

Сталинградская битва!!!!

И наконец – то, ради чего и варилась вся эта каша: нескончаемо счастливый день, в беспрерывно разрастающейся славе, могуществе, покое, изобилии. Нам, правда, грозили какие-то обожравшиеся американцы, но кто принимал их всерьез: «Поджигатель бомбой машет и грозит отчизне нашей. С нами он не справится – бомбою подавится!» Это было подлинное ощущение, а никакая не пропаганда, как нам сегодня пытаются внушить евреи. Это было неподдельное единство пятилетнего карапуза и облысевшего в инструктажах агитатора-пропагандиста. Сталин, конечно, не дал (да и не мог дать, прибавим по-ленински) ни колбасы, ни квартир, но он дал нечто несравненно более важное (единственно важное) – единство. Он был истинным народным вождем, ибо воплотил главнейшую мечту всякого народа, мечту, которая только и делает его народом, нерастворимым в окружающей среде, – мечту о единстве, о жизни без чужаков. Поэтому нарушение этого единства было, бесспорно, единственным серьезным преступлением. А потому еврей был неизмеримо более опасен, чем скромный убийца, ни на что серьезное не покушавшийся.