Исповедь книгочея, который учил букве, а укреплял дух

Живут в нашей истории все: Абеляр и его преследователи; Элоиза и ученик опального магистра Беренгарий; Абеляр собственной истории и Абеляр своего же текстологического трактата... Но живут каким-то странным, словолюбивым образом, представляя собственные жизни (в определенных граничных условиях) в виде текстов этих жизней (плач по утраченному в "Истории моих бедствий" у самого Абеляра, эпистолярно-любовный порыв Элоизы, богомольно-наждачный ответ бывшего, а теперь изувеченного, возлюбленного, доносы законосообразного Бернара, защитительные речи Беренгария).

Но... текстологический трактат Абеляра, обнаруживший - в доведенной до конца науке читать - неуравновешенность, неустойчивость текста, за которым тот, кто сказал первое слово и предстал в своей единственной, неповторимой немощи - человеческом бессилии-всесилии. Неавторитетный авторитет, освящающий, теперь уже после прочтения, совсем уже несвященный текст. Вечность, сверкнувшая мгновением, или мгновение, растянутое на веки вечные?

Во взаимное ратоборствование вступают жизни в текстовых своих обличьях, специально для того изготовленные: Абеляр для Бернара - это Абеляр, вогнанный в формулу (магистр, учащий на холме святой Женевьевы и идущий по арианско-несторианско-пелагианскому пути); Абеляр в собственных глазах гордый гений, кому все завидуют; Абеляр для Беренгария - "свирель закона"; священный текст для Абеляра - то, что следует освободить от разночтений, этих нечаянных промельков внешних примет жизни, покоробивших светоносное зеркало священного текста...

Но всё это - вокруг научения читать текст. Расплата за это. Защита от расплаты. Собственная исповедальная история всё о том же...

Урок читать дан в наборе "технологических" процедур этой науки - в приеме; и наиболее, как мне кажется, внятно на материале Абеляровой текстологии. Личный опыт - в учительском приёме для всех? Все остальные истории - лишь подсветы. Достигается это универсальное умение усилиями личной, как будто свободной, воли - всё сплошь в границах действия разума (номиналистически-реалистическая отмычка Абеляра к таинствам веры, например). Достигается ли?..

Чаемый идеал, во имя коего вся эта ученость: раскаявшийся отступник (предсмертное "Отречение" Петра Абеляра); истовая монахиня (на деле страстно влюбленная аббатиса Элоиза) ; оскопленный отшельник (в прошлом пламенный любовник); самосожженец богохульного текста... Ну, и что там еще? - Несчастнейший из несчастных. Зато личность, которой вновь суждено обронить в мир слово-жест-поступок. На развалинах прочитанного священного текста. Именно потому ратоборствовали тексты, а плакали, гневались, торжествовали живые люди. Сшибались тексты, а трещали ребра.

Урок, которому не научить...

Когда бы Абеляр жил по тексту (если бы текст не был избыт в чтении), то был бы смиренным и кротким. А если бы по тексту жили Бернар и Ко, они простили бы своего противника, потому что по тексту положено прощать. Живешь не по правилам - не по правилам и получай. Единоборство преизбытков человеческих уникальностей (но прежде, конечно, прошедших ученейшее испытание стать текстами и едва ли не целиком ими ставшими; текстами для всех). Восстановить текст из пепла!

Но жизнь Абеляра (в надтекстовой своей части - то, что задирало нос, любило и мучилось) и жизнь Бернара (тоже в надтекстовой - то, что завидовало, строчило доносы, ханжествовало и шило дело) уложились-таки в большой текст целой эпохи, имя которой - книжно-ученые европейские средние века. В большой вновь воссозданный текст. Можно начинать все сначала: на разные лады читать этот большой текст учительско-ученического средневековья.

Ученые тексты того и другого тоже прочитаны и сопоставлены. И они вкупе - тоже составили большой текст схоластического способа умствовать в пору кризиса этого способа. Пожалуй, первого кризиса такой силы.

Правильный аббат Бернар - еретический магистр Петр. Единомыслие инакомыслие. Но инакомыслие как подсвет монолитного всеевропейского, всесредневекового - христианского - согласия. (В этом смысле в средние века - все еретики, но все и единомышленники: ибо спасение есть дело всех, но для каждого оно индивидуально. Важно только, чтобы у индивидуально спасающихся не было именно по этой части учеников, а они и невозможны.)

Прочтение этого Большого текста средневековья и есть абеляровское пока только загаданное - "Scito te ipsum" ("Познай самого себя"), всецело возможное лишь в момент самоисчерпаемости средних веков. Но это время еще не пришло.

Хотел научить читать, но разучил чтить. Учительская миссия Абеляра не состоялась. Текст чаял быть восстановленным, а оказался разрушенным. На развале - скажу еще раз - жалкий человечек, но и великий в своей единственности. Вновь загнать его в текст. Но для этого есть лишь один способ - насильничать над живым и единственным: оскопить того, кто любит; постричь в монахини ту, кто любит; заставить сжечь собственный текст того, кто его сочинил; принудить отречься от себя - от себя живущего, чтобы стать якобы живущим ("На горло собственной песне")...