Исповедь книгочея, который учил букве, а укреплял дух

Теперь-то мы уже знаем, как это делалось тогда, знаем и то, как засвидетельствовалась и запечатлелась эта медитация ума и чувства, восставшая в себе самом для опознания себя в себе же и, значит, для спасения себя в своем человеческом качестве в это переломное время, убеждающая не одно поколение в этом удивительно продуктивном начале объективации самого себя — для зрения, слуха, ума — умного сердца и чувственного ума; научающая сознательной само-деятельности по само-сложению в критическом, мужественном и честном, самосознании-самопознании; по вызволению света из тьмы.

Знаем и последователей. Не учеников, конечно. Но внимательных и чутких читателей...

Жан-Жак Руссо, Альфред де Мюссе, Лев Толстой...

Каждый раз в своем времени, в своей надобе, силою, волей и любовью своей души. А цель одна — собрать себя из собственных частей; в целокупной полноте в надежде противостоять злу, — будь то травмирующая психику (в определенном повороте дела) электроника, омертвляющая ум и душу поп-культура, мегатонно-тротиловые чудовища, наконец...

И как результат — новая гармония, сообразность, соразмерность человека и мира.

Нынешнее время — время не только личного, но и коллективного исповедального и покаянного слова во имя новой, столь необходимой целостности каждого в отдельности и всех вместе. Во спасение. Ради осуществления братства творческих людей — в "коммунистическом далеке" всех людей, устрояющих собственным трудом лад в мире "высоких соприкосновений" человека с машиной, человека с человеком, человека с самим собой в откровенности и самокритичности исповедального, созидательного слова. Ради человека, понимающего боль мира, как понимал эту боль Гейне: "Мир раскололся пополам, и трещина прошла по моему сердцу". Трещина прошла, а человек остался цельным.

Останется ли?..

И ВНОВЬ ВГЛУБЬ — в одиннадцатый и двенадцатый века; но через слово поэта века нынешнего:

Как будто бы железом,
Обмокнутым в сурьму,
Тебя вели нарезом
По сердцу моему...
И оттого двоится
Вся эта ночь в снегу,
И провести границы
Меж нас я не могу.

Так сказал Борис Пастернак о возлюбленной. Но так мог сказать и Августин о возлюбленном боге. И о себе самом тоже. Так же сказали бы Абеляр с Элоизою друг о друге. Урок научения быть двубытийственным. Быть двубытийственным. Просто быть без всякого там научения. Но... быть в слове, в тексте. А текст следует уметь читать. Научить читать текст следует! Книгочей-одиночка против авторитетного текста. Против авторитета, чья в тексте данная воля распространяется на всех. Значит, один против всех?..

А ГДЕ ЖЕ ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЙ ЗОНГ о смертном миге, вместившем вечность? Вот он:

От первого лица во времени прошедшем
Не представим глагол
Единственный причем.
"Я умер",
Так сказать дано лишь сумасшедшим,
Что любят прихвастнуть намного раньше, чем
Свершить глаголом сим означенное дело.
А тут иное всё.
Вкруг пальца смерть обвел.
Отпело.
Отжило.
Отбыло.
Отболело.
Отпеть.
Отжить.
Отбыть.
Но не сказать глагол.

А вот покуда жил, то пребывал я между
Деянием и тем, что им я называл.
Любил и целовал.
Но к строкам писем нежных
Целую и люблю
Всегда я прибавлял.

Я умер, не назвав того, что сам исполнил.
Как птица, как душа, как выдох или вдох,
Как песенка, как рог,
Что до краев наполнен
Маджари золотым.
Или, как дай вам бог.

Но прежде, чем уйти в чистейшее деянье,
Все имена-дела в реестр последний свел.
И перецеловал все вещи мирозданья.
И лишь тогда отбыл в несказанный глагол.

УРОК АБЕЛЯРА, Который, с церковью в споре, учил не чтить, а читать священные книги, в надежде подвигнуть послушливых и боголюбивых быть самими собой, учить не по святцам и жить, как на душу Бог положит