Исповедь книгочея, который учил букве, а укреплял дух

И наконец, папа Иннокентий II в своем рескрипте относительно Петра Абеляра дает уже не формулу, а исторический к ней комментарий, встраивая ее в Большой текст писаной христианской истории и тем придавая этой формуле окончательную незыблемость и силу прецедента: "...поскольку враг рода человеческого бродит вокруг, ища кого бы пожрать, он ввел тайком [в церковь] коварную ложь еретиков для сокрушения чистой веры. Но пастыри, мужи церкви, восстали с твердостью против них и предали извращенные догматы вместе с их создателем осуждению. Так на великом Никейском соборе (325 год. — В. Р.) был осужден еретик Арий. Константинопольский собор в соответствующем решении осудил еретика Мани (III век). Столь же заслуженно было осуждено на Эфесском соборе (431 год. — В. Р.) заблуждение Нестория. Ту же самую несторианскую ересь ...сокрушил справедливейшим осуждением Халкидонский собор (451 год. В. Р.)". (Рескрипт дан в Латеране 16 июля 1140 года.) Неизвестно куда делся Пелагий, зато появился Мани. Но это не столь важно. Важно, что формула принята, получив окончательную папскую санкцию в истории, запечатленной в текстах знаменитых церковных соборов, решения которых незыблемы и должны быть ведомы всем христиански ученым людям.

...И нет уже больше нашего новатора. Он — всего лишь Арий (III-IV век, александрийский священник, основатель секты ариан, признававший в Троице вечность только за богом-отцом, а за Иисусом Христом — не боготождественность, но лишь богоподобие. Он же — кельт Пелагий (IV-V век), ревнитель свободной воли. Он же, наконец, — Несторий (V век), константинопольский патриарх, разделивший природу Христа на две самостоятельные природы — божественную и человеческую. Так тексты Абеляра сведены к текстам бог весть какой давности и к тому же всецело осужденным, а XII Абелярово столетие ушло в III-V раннехристианские века.

А были ли, собственно, тексты Петра Абеляра? Если да, то что они значили для его столь последовательных, ревностных и истовых гонителей? Тексты, конечно, были, и мы их уже читали. Но кого они интересовали?! (О чем они — никого не пугало). Страшило то, что они были, и были критическими по отношению к текстам же. Бернар из Клерво верно считал, что важным в этих текстах были не столько ошибки, сколько упорство в их отстаивании. Жизнь, не вошедшая в текст, как маргиналии на полях текста, не желающая, не могущая в него войти, — порыв, гонор, гордыня — вот что наказуемо, вот что следовало подвергнуть...

Здесь необходимо существенное разъяснение. Зависть, конечно, вполне достойное внутреннее самооправдание для гонителей, а гордыня — лучшая характеристика для того, кто должен быть травим. Но так во все времена. Во времена средневековья — важнее текст. Умение его читать, пафос критического отношения к тексту — вот в чем всё дело. Расшатывание священнотекстовых устоев — наказуемо принципиально, чем и должно быть восстановлено равновесное, устойчивое на века священство текста. Ученый магистр, вышедший из ряда вон учености среднеусредненной, должен поплатиться сполна. Как поплатился тот, кто сказал слово, представшее столь немощным и жалким в результате Абеляровых критически-текстологических очищений. Бедный, бедный магистр Петр! Бедный Иисус! Бедное нищее слово Абелярово! Но в то же время и мощное. Посмотрите, сколь тяжела артиллерия, которая выставлена и наведена!

Когда был как будто уже назначен день публичного выступления Абеляра, в котором он должен был "изложить свои превратные учения", Бернар отказался быть его оппонентом, мотивируя свой отказ в числе прочего еще и таким образом: "...я считал недостойным предоставлять ничтожным умам людишек обсуждение основ веры, которая, как известно, опирается на твердо установленную истину" (Бернар — папе). Зачем дискутировать, когда все ясно и так? Зачем тексты, когда есть мнения о них; а если точнее, то есть мнение не о них, конечно, а об Абеляровом отношении к текстам; а заодно и о его жизненных жестах, в текст не укладывающихся? А этого вполне достаточно. К тому же есть алгоритм человека, его формула-ярлык.

Формально-ярлычное мышление неумолимо взывает к погоне, травле, отлову... "Ату его!" — всем клиром, всем миром — собором и хором. Вот они, эти призывы:

Бернар — кардиналу-пресвитеру Иву: "Да освободит бог церковь свою от уст нечестивых и языка вероломного ..."

Бернар — кардиналу и епископу Пренестинскому: "...да будет принужден к вечному молчанию человек, уста коего полны злоречия, горечи и лукавства".

Бернар — кардиналу Г...: "Если уста говорящего нечестивое не будут преграждены...", то сами знаете, что...

Тому же кардиналу: "Если ты сын церкви, то защити ее лоно, носившее тебя, и грудь, тебя питавшую".

Бернар — некоему кардиналу-пресвитеру: "Да встанут твердо за церковь те, кои считают себя сынами церкви!" Попробуй теперь не встань ...

Еще раз: "...если уста, глаголящие нечестивое, не будут немедленно преграждены" (Бернар — некоему аббату), то сами увидите, что будет.