Исповедь книгочея, который учил букве, а укреплял дух

"Ныне, о горе! Стало явным, что было скрыто, и ты обнажил, наконец, жало спавшей змеи. Обойдя вниманием всех, ты сделал Петра Абеляра как бы мишенью для стрел, и ты изрыгнул на него яд своей желчи, дабы устранить его из сообщества живых и поместить среди мертвых. Собрав отовсюду епископов, ты провозгласил его еретиком на Сансском соборе, и ты отсек его, словно выкидыш из утробы матери церкви. Появившись, как убийца из темного угла, ты похитил у него, идущего дорогой Христа, нешвенную тунику. Ты обращался с речью к народу, чтобы тот возносил за него молитвы к богу; в душе же ты замыслил изгнать его из христианского мира. Что было делать народу? О чем молиться, когда он не знал, за кого ему следует молиться? Ты, божий человек, творивший чудеса и восседавший у ног Иисуса вместе с Марией, ты, сохранивший все эти слова в сердце твоем, ты должен был бы воскурить чистейший фимиам твоей молитвы перед лицом высших заступников для того, чтобы обвиняемый тобой Петр образумился и сделался бы таким, чтобы его не могло запятнать никакое подозрение. Но, по-видимому, ты предпочитал иметь его таковым, каким тебе было удобнее его порицать". Обращу ваше внимание здесь вот на что. Первая, самая сильная, страсть Бернара: "устранить его (Абеляра. — В. Р.) из сообщества живых и поместить среди мертвых". Загнать того, кто живет, в ярлык-формулу, мертвящую это живое, зато являющую его как текст-смысл другим. Под видом, конечно, всенародного радения за душу нечестивца: "Ты обращался с речью к народу, чтобы тот возносил за него молитвы к богу; в душе же ты замыслил изгнать его из христианского мира". Но эмпирически данное живое — подвижно, текуче, пульсирующе. Оптический прицел идеологически вышколенных лучников, бьющих по живой мишени, может и не сработать. Нужна мишень механическая, изготовленная — такая, какая надо. Точнее: нужно представить Абеляра "как бы мишенью для стрел", то есть "иметь его таковым, каким... удобнее его порицать". Устойчивым, каким надлежит быть тексту. Вот что такое "устранить его из сообщества живых и поместить среди мертвых". Прицел по формуле человека, а попадание в самого человека; точное попадание в душу. Научению изготовлять такого рода мишень — восстановить разрушенный, то есть прочитанный, текст, — собственно, и посвящен Бернаров со товарищи урок, представленный в только что реконструированной переписке, предшествовавшей Сансскому собору. Апологет Абеляра схоластик Беренгарий с поразительной точностью изобличает главнейший, так сказать, технологический прием этого злокозненного урока.

Пойдем дальше: "Всякий раз, когда звучало нечто тонкое и божественное, непривычное ушам прелатов, сердца всех слушателей раздирались, и они скрежетали зубами по адресу Петра. И имеющие зрение крота говорили про философа: "Неужели же мы давали возможность жить этому чудовищу?" И, покачивая головой, как иудеи, они произносили: "О горе! Вот тот, кто разрушил храм божий". Так судят слепые о словах света, так осуждают трезвого пьяные ... Так обгладывают псы святого, а свиньи пожирают жемчуг. Так лишается остроты соль земли. Так заставляют замолкнуть свирель закона..." Беренгарий и Бернар меняются ролями, продолжая, однако, элоквировать на той же патетической ноте: "чудовище" — "свирель закона" (ярлык — антиярлык) слова, характеризующие магистра Петра, даны как слова антагонисты. Одно из них напрочь исключается. Конечно же, "свирель закона"! А то что же?! Зато Бернар и его холуи — "свиньи, пожирающие жемчуг", бывшие в Сансской переписке "сынами церкви". Понятно, что тьма и свет тоже поменялись местами: речи Абеляра состоят теперь из "слов света", а слепой крот по кличке Бернар судит о свете этих замечательных слов. Замечу: топика кухонной перебранки присуща речениям как Бернара, так и Беренгария. Но с этим уже ничего не поделаешь: оба — дети одной и той же церкви, одного и того же двенадцатого столетия.

Перебранка продолжается... Беренгарий: