Исповедь колдуна. Трилогия. Том 2

Подбежавший от будки дядя Коля помог мне вытащить наружу изломанные тела с мертвыми окровавленными лицами и рваными смертельными ранами. Проклятая смерть не оставила нетронутыми лица родителей. Она безжалостно изуродовала лица, нанесла многочисленные раны и сорвала кожу. Вся окровавленная одежда была усыпана крошками сталинита от боковых стекол.

Первой я поднял на руки легкое, странно уменьшившееся тело матери и понес его в будку, подал Вахрушеву, успевшему забежать вперед, и вернулся за телом отца.

Вдвоем с дядей Колей мы уложили их рядышком на полу будки и, когда дядя Коля вылез, я зачем-то тщательно закрыл дверную ручку фиксатором. Но тронулись мы не сразу. Вахрушев вновь постучал в дверь будки и зачем-то попросил трос. Потом мы почему-то долго пахали колесами снег, что-то сердито бормотал снаружи дядя Коля. Я сидел на полу будки и для меня уже больше не существовало ничего, кроме двух улегшихся рядом тел. Если бы я поехал с ними, этого бы не произошло. На фоне серой пустоты, окутавшей мой мозг, возникла вдруг первая отчетливая мысль. А за нею пришла вторая: они потому попали в эту катастрофу, что спешили поскорее вернуться ко мне. Я почувствовал себя таким подлецом, такой сволочью, что даже не нашел в себе сил заплакать. Глаза мои были сухими, только страшно болели и я напрасно тер их кулаками. И еще мне не хотелось жить.

Вахрушев помог мне занести тела родителей в квартиру и когда он собрался уходить, я попросил его, чтобы он заказал широкий, сразу на двоих, гроб.

Когда он ушел, я составил вместе два наших больших стола, поставил их в большой комнате и перенес на них тела своих родителей. Я обмыл их, одел во все лучшее, что только было у нас в доме, правильно положил начавшие цепенеть руки. Потом я заживил раны на лицах и сделал их лица чистыми, молодыми и красивыми. Я не хотел, чтобы люди увидели на лицах дорогих мне людей рваные раны, и хотел, чтобы они оба запомнились всем, кто придет проститься, только такими, какими я их видел в последний раз.

После этого я уселся в кресло возле столов и застыл, смотря на лица своих родителей, которые теперь казались мне живыми и только что уснувшими.

Входные двери я нарочно оставил открытыми и в них пошли люди, которые бесшумно входили и выходили. Вахрушев, Дубинцов, Скорозвонов, Серов, Семашко… Они о чем-то пытались со мной разговаривать, но я не понимал о чем они говорят и потому даже не пытался ответить.

Внесли широкий, отделанный бархатом гроб, переложили в него родителей. Люди продолжали входить и выходить, а я все смотрел в лица родителей и в голове словно испорченная пластинка, непрерывно крутилась только одна мысль: они могли бы жить, если бы не спешили скорее попасть сюда, ко мне.

Мелькнула передо мною странно притихшая Алена Ткач, неслышной тенью проскользнула Валентина Буянова, подошел и долго стоял рядом Ведунов… Они могли бы жить, если бы так не спешили попасть в Дудинку, думал я.

Очнулся от своего странного состояния я только один раз, да и то на несколько минут, когда заметил мелькнувшую в коридоре Светлану. Тогда я поднялся, отвел своего двойника в сторону и попросил:

– Убери ее! Не хочу, чтобы ее грязные руки касались здесь чего-либо.

Ведунов пристально посмотрел на меня, покачал головой и Светланы не стало. Я снова опустился в кресло и погрузился в свое бездумное состояние. Потом пришел момент, когда Ведунов опять встал передо мной и долго мне что-то втолковывал. Я продолжал молчать, не понимая ничего из того, что он говорил. Тогда он сильно врезал мне по щеке и прошептал в ухо:

– Очнись! Пора выносить! Не строй из себя маленького мальчика. Взрослый ведь!

И ловко перехватил мой кулак, устремившийся к его челюсти.

По улице по-настоящему мело. Когда вынесли гроб и поставили его на грузовик с откинутыми бортами, я уселся на стул рядом с гробом на ковровую дорожку и машина тронулась. Следом за грузовиком пошли два автобуса и экспедиционная будка, вызванная, вероятно, Ведуновым.

Когда наша траурная процессия вышла наверх за железнодорожную линию, ветер еще больше усилился. Серая пелена взвихренного ветром снега закрыла видимость. Последний ПАЗик едва проглядывался сквозь плотные снежные струи. Машины шли с зажженными фарами. Мелкое снежное крошево начало ложиться на холодные лица родителей и Ведунов, почему-то оказавшийся рядом со мной, помог мне задвинуть на гроб черную крышку. Поглядев случайно вперед, я равнодушно отметил, что впереди нас по дороге идет бульдозер с опущенным ножом и разбрасывает по сторонам забивший дорогу снег.

Вверху на самом кладбище ветер стал совсем неистовым и уже в десяти шагах не было ничего видно за плотными, стремительно несущимися снежными вихрями. Могила хотя и была закрыта сверху досками и брезентом, была почти полностью забита снегом и его пришлось выгребать лопатами.