Исповедь королевы

Мой муж приказал, чтобы в Париж отправили донесение с сообщением об этом событии. Моего маленького сына, как и его старшего брата, крестил в соборе Парижской богоматери кардинал Роган. Его назвали Луи-Шарль. Отслужили благодарственный молебен. Слышались звон колоколов и звуки ружейного салюта.

Четыре дня и четыре ночи продолжались празднества в Версале.

Я была так счастлива! Мои мечты стали реальностью. У меня было два сына и дочь. Я часто склонялась над новорожденным, лежащим в своей прекрасной колыбельке.

— Ты будешь счастлив, мой дорогой! — говорила я ему.

О, если бы я могла предвидеть, какие страдания я принесу этому несчастному ребенку! Насколько лучше было бы, если бы он вообще никогда не появился на свет!

В то время был один человек, чье имя было у всех на устах. Это был писатель Бомарше. Он написал пьесу под названием «Le Mariage de Figaro»[107]. Она вызвала огромный интерес при дворе и, полагаю, во всей стране. У автора возникли трудности с исполнением пьесы, потому что заместитель начальника полиции, судьи, хранитель печатей и даже, как это ни странно, король решили, что просмотр этой пьесы не принесет пользу стране.

Я подумала, как забавно было бы поставить ее в моем театре в Трианоне. Артуа согласился со мной. Он уже видел себя в роли цирюльника.

Он носился по моим апартаментам, воплощая в жизнь образ плута-цирюльника. Меня ничуть не удивляло, что люди считали, что мы с Артуа были более близкими друзьями, чем того позволяли правила приличия. Действительно, в таких делах, как это, мы были с ним в полной гармонии. Он, как и я, не мог понять, почему нам нельзя играть эту пьесу.

Теперь я, разумеется, понимаю это. Я понимаю, насколько диалог в этой пьесе полон намеков. Я вижу, что Фигаро был задуман, чтобы олицетворять народ, а граф Альмавива — старый режим, шатающуюся аристократическую систему. Почти каждая строка диалога была слишком многозначительна. Это вовсе не была пьеса о графе, для которого совершить прелюбодеяние было так же естественно, как есть или дышать. Это вовсе не было простым перечислением хитростей коварного цирюльника. Это было изображение Франции — бесполезности аристократии и проницательности народа, его растущей осведомленности о том состоянии, в котором находится его страна. Пьеса была задумала для того, чтобы заставить народ искать пути исправления создавшегося положения.

Мне приходят на ум обрывки диалога:

«Я рожден, чтобы быть придворным!»

«Я понимаю, что это трудная профессия».

«Получить, взять, попросить! Весь секрет заключается в этих трех словах!»

«С помощью характера и ума ты когда-нибудь сможешь получить пост».

«Разве ум помогает в продвижении по службе? Ваша светлость смеется надо мной! Будь сереньким и раболепным и ты пролезешь куда угодно!»

«Разве ты принц, чтобы тебе льстили? Слушай правду, несчастный, раз у тебя нет денег, чтобы вознаградить лжеца!»

«Дворянское звание, богатство, положение, должность — вот что делает тебя таким гордым! Но что ты сделал, чтобы получить все эти блага? Ты взял на себя труд родиться — и больше ничего!»

Я была слишком занята своими собственными делами, чтобы полностью осознать, что общество, в котором я живу, вот-вот рассыплется на кусочки. Я не находила в этих высказываниях ничего взрывоопасного. Мне они казались просто чрезвычайно забавными. Но мой муж сразу же заметил опасность.

— Этот человек все подвергает осмеянию — все, что касается правительства и к чему должны относиться с уважением, — говорил он.

— Значит, эта пьеса не будет исполняться? — спросила я, не скрывая своего разочарования.

— Нет, не будет! — ответил мой муж необычно резким для него тоном. — Ты можешь быть уверена в этом!