Исповедь королевы

Я с горечью рассмеялась: как всегда, я испачкала строки кляксами. И хотя мой почерк был неровный и нетвердый, она, конечно, поймет, с какой искренностью, с какой глубокой и верной любовью были написаны эти строки.

Я послала вниз пажа с этим письмом, чтобы он передал его мадам де Полиньяк в последние секунды перед ее отъездом.

Потом я тяжело бросилась на кровать и отвернула лицо от света.

Я лежала и слушала. Наконец я услышала, как экипажи отъехали. Огромные залы заполнились пустотой. Тишина — в стеклянной галерее. Мертвый покой — в Бычьем Глазе. Ни звука — в Salon de la Paix[124]. По утрам мы слушали мессу в сопровождении нескольких наших слуг, таких, как мадам Кампан и мадам де Турзель. Ни праздников, ни карт, ни банкетов. Ничего, кроме мрачного ожидания чего-то еще более ужасного, чем мы могли представить себе.

Каждый день нам приносили известие о бунтах в Париже, и не только в Париже — это происходило по всей стране. Толпы совершали налеты на замки, жгли и грабили. Никто не работал, поэтому в Париж не привозили хлеб. Булочные были закрыты. Группы голодных людей собирались снаружи, срывали засовы и врывались в магазины в поисках хлеба. Не найдя его, они поджигали здания и убивали всякого, кого считали своим врагом.

Агитаторы были заняты вовсю. Люди, подобные Демулену, все еще выпускали свои листки с новостями, воспламеняя людей революционными идеями и побуждая их восставать против аристократии. Экземпляры газет «Courrier de Paris et de Versailles»[125] и «Patriote Français»[126] тайно принесли к нам. Мы были встревожены и испуганы, прочитав то, что писал о нас и нам подобных Марат.

Каждый день я просыпалась, думая, что он, возможно, станет последним днем в моей жизни. Каждую ночь, ложась спать и пытаясь отдохнуть, я думала, что, может быть, в эту ночь ко мне ворвется толпа, стащит меня с кровати и убьет самым ужасным способом, какой только сможет придумать. Во всех этих печатных листках мое имя выделялось особо. Они не испытывали ненависти к королю. Они презирали его как слабовольного человека, которым я будто бы управляла. Я же была хищницей, величайшей преступницей в этой ужасающей мелодраме революции.

Фулон, один из министров финансов, которого все ненавидели за его бездушное отношение к народу, был зверски убит. Как-то раз он сказал, что если народ голоден, то пусть ест сено. Его отыскали в Вири, проволокли по улицам, набили ему рот сеном и повесили на lanterne[127]. Потом ему отрубили голову и торжественно пронесли ее по улицам.

В Компьене точно так же поступили с его зятем, мсье Бертье.

Я знала, что этих двоих постигла такая ужасная участь потому, что Фулон посоветовал королю подчинить себе революцию, прежде чем сама революция подчинит его.

Как ужасно было размышлять о судьбе этих людей, которых мы знали! Я дрожала за мою дорогую Габриеллу, которая была на пути к границе, потому что слышала, что по всей стране останавливали кареты и коляски, вытаскивали седоков наружу и заставляли давать отчет о том, кто они такие. Если они оказывались аристократами, им перерезали горло или делали кое-что похуже. Что будет с Габриеллой, если ее обнаружат? Ведь ее имя так часто упоминалось в паре с моим!

Я думала о несчастном мсье Фулоне и удивлялась тому, как извратили его замечание насчет сена. Обо мне говорили, будто бы, услышав, что народ требует хлеба, я спросила: «Почему же они не едят пирожные?» Это было абсурдно. Я никогда не говорила такого.

Мадам Софи как-то раз заметила, что если люди не могут достать хлеб, то им придется есть корочки от пирожных. Бедная Софи всегда была рассеянная и немного странная. Она терпеть не могла корочки от пирожных. Она обронила это замечание, когда стала старой и больной и смерть ее была уже близка. Об этих ее словах сообщили всем, причем их вложили в мои уста. Ничто не казалось им слишком незначительным, чтобы использовать это против меня, и ничто не казалось им слишком безумным. По словам этих людей, я была способна на крайнее легкомыслие и глупость, и в то же время меня представляли как умную женщину и искусную интриганку.

Эта клевета не встречала никакого сопротивления. Люди хотели верить ей.

Так проходили дни того страшного жаркого лета. Я изо всех сил старалась вести себя как обычно и бороться со страхом, который так часто овладевал мной.

Я снова и снова пыталась побудить короля к бегству. Мои драгоценности по-прежнему оставались собранными и упакованными. Я не сомневалась, что нам следовало попытаться бежать, как это уже сделали наши друзья. Я не получала известий от Габриеллы и Артуа, но предполагала, что они находятся в безопасности. Если бы они были убиты, я узнала бы об этом.