Исповедь королевы

Луи по такому случаю предоставил в их распоряжение театр в Версале. На сцене были установлены столы, а оставшихся придворных пригласили занять ложи.

Я боялась, что этот банкет закончится каким-нибудь несчастьем, которого я теперь ждала отовсюду. Я решила, что туда должна пойти мадам Кампан. Я всегда могла положиться на нее и рассчитывала, что она даст мне правдивый отчет о том, что там произойдет.

Некоторые члены Совета высказали мнение, что будет полезно, если мы с королем тоже будем присутствовать там. Но я была против этого. Ведь я была настолько непопулярна, что боялась, что мое появление побудит их к каким-нибудь насильственным действиям.

— Мадам Кампан! — сказала я. — Мне посоветовали присутствовать на этом обеде, но я чувствую, что это было бы неблагоразумно. Я хочу, чтобы вы заняли одну из лож и сообщили мне о том, что там произойдет.

Она сказала, что возьмет туда свою племянницу и потом даст мне точный отчет обо всем.

Мой муж уехал на охоту. Меня изумляло, что перед лицом всего происходящего он упорно вел себя так, словно шла нормальная жизнь. Я сидела в детской комнате, потому что не хотела быть далеко от них в те минуты, когда опасность казалась ближе, чем обычно.

Я была там, когда пришла одна из моих служанок и сообщила мне, что солдаты ведут себя в самой лояльной манере и что герцог де Виллеруа, который возглавлял первую компанию — компанию охранников — пригласил всех присутствующих выпить и предложил четыре тоста: за короля, за королеву, за дофина и за королевскую семью. Все выпили за это, и хотя кто-то предложил тост за нацию, на это не обратили внимания.

Когда служанка рассказывала мне об этом, вернулся с охоты мой муж, и я попросила ее рассказать ему то, что она уже рассказала мне.

— Возможно, нам будет лучше показаться там, — сказала я. — Если мы не сделаем этого, они подумают, что мы боимся, а это, вероятно, будет хуже всего.

Он согласился со мной. Во всех наших несчастьях я еще ни разу не видела, чтобы Луи выказывал хотя бы малейший страх за нашу безопасность. Я послала за мадам де Турзель и попросила ее привести ко мне обоих детей.

Дофин был очень взволнован.

— Мы идем повидаться с солдатами! — сказала я ему.

Для него ничто не могло быть приятнее, чем это. Он с радостью был готов встретиться с солдатами. Он подумал, что Муффле, наверное, тоже хотелось бы увидеть их, но я сказала, что в таком случае, как этот, Муффле не может пойти с нами.

Мы направились в театр и появились в огражденной ложе, обращенной в сторону сцены. Наступила тишина, а потом разразились приветствия.

— Да здравствует король! Да здравствует королева!

Да, даже «да здравствует королева»! Мое настроение поднялось так, как не поднималось уже давно.

Там, в театре, я почувствовала, что наше положение не было таким уж безнадежным, что у нас были друзья и что я позволила себе чрезмерно тревожиться из-за этих людей со свирепыми лицами.

Столы были расставлены в форме подковы и накрыты на двести десять мест. И за этими столами сидели солдаты, эти верноподданные солдаты, чьи дружественные возгласы заглушали немногие враждебные голоса.

— Они хотят, чтобы мы спустились на сцену! — сказал мой муж со слезами на глазах.

Его всегда глубоко трогало проявление любви его подданных.

Я подняла сына на руки и понесла его. Я не хотела, чтобы он слишком удалялся от меня. Мы сошли вниз, на сцену.

Веселье и восторг, которые испытывал дофин, очаровали солдат. Я поставила его на стол, и они выпили за его здоровье. Потом он прошелся по столам, соблюдая осторожность, чтобы не наступить на рюмки, и сказал, что любит солдат больше всего на свете — даже больше, чем собак. Он думает, что будет солдатом, когда вырастет.

Они были очарованы. Да и кто мог не быть очарованным им? Кроме того, там еще присутствовала моя прелестная Мусселина. Она была так счастлива, потому что думала, что теперь у нас будет все хорошо и что все тревоги последних месяцев остались позади.

Они начали напевать одну из популярных песенок тех дней, написанную композитором Гретри. Это была хорошая песня, проникнутая духом лояльности.

«Ô Richard! Ô mon roi!
L'univers t'abandonne;
Sur la terre il n'est donc que moi
Qui m'intéresse à ta personne!»[130]

Как чудесно было стоять там и видеть триумф моего маленького сына, то восхищение, которое эти добрые люди испытывали к моей дочери, их верноподданнические чувства к королю и их любовь ко мне!

Как мне не хватало этого! Я молилась об еще одной такой возможности. Пусть все снова будет так, как раньше, и я буду работать вместе со своим мужем ради блага народа Франции!

В ту ночь я спала так спокойно, как давно уже не спала.

Утром я вызвала мадам Кампан и попросила ее дать мне отчет о том, что произошло.

Она сказала, что была удивлена, когда мы появились там, и очень растрогана, когда запели песню «О Ришар, о мой король», а вслед за ней — «Peut on affliger се gu’on aime»[131]?

— Но все же ты была не совсем довольна? — спросила я.