Исповедь куртизанки

– Спит очень беспокойно и мечется на постели, как будто все еще ведет бой. – Она помолчала, но я не стал приставать к ней с расспросами. Думаю, именно поэтому она частенько сама рассказывает мне обо всем. – Видел бы ты его, Бучино, – испанец до самых чресл. Он был так озабочен своей репутацией, что волнение подвело его. А может, он устал от собственной власти. Думаю, он даже рад, что наконец нашелся кто-то, кто готов принять на себя ответственность. – Она слабо улыбнулась, но в улыбке ее не было веселья. Крики с улицы наверняка с такой же легкостью проникли сквозь ставни ее спальни, как и на кухне. – Но под всей этой суровостью и гарью он совсем еще мальчик, и я сомневаюсь, что мы сможем долго рассчитывать на его защиту. Нужно связаться с кардиналом. Он – наша единственная надежда. Все остальные – друзья до первой беды, но если он еще жив – а у войск Карла есть резоны обойтись с ним милостиво, учитывая, как яростно он отстаивал дело императора в курии, – то я уверена, что он поможет нам.

Сидя по разные стороны стола, мы обменялись взглядами, прикидывая свои шансы.

– Что ж, в таком случае мне пора, – заявил я, поскольку мы оба знали, что идти больше некому. – Если я потороплюсь, то могу успеть до того времени, как весь дом проснется.

Она отвела глаза, словно продолжая раздумывать о чем-то, после чего сунула ладонь под платье и выложила сжатый кулак на стол. Из-под пальцев проглянули с полдюжины рубинов и изумрудов, грани которых слегка повредились, когда она вынимала камни из оправы.

– Это тебе на дорогу. Возьми их. Они могут стать твоим собственным комплектом жемчужин.

На площади царила тишина. Наши соседи то ли были мертвы, то ли им надежно заткнули рты. Над Римом вокруг меня полыхало зарево пожаров и рассвета, часть города рдела, подобно жарким углям в темноте, в то время как на востоке клубы дыма тянулись к призрачным серым небесам, обещая еще один горячий денек для массовых убийств. Передвигался я по примеру Асканио, низко кланяясь земле и держась поближе к стенам домов, прежде чем рискнуть и выйти на главную улицу. По пути мне попались несколько трупов в сточных канавах, а однажды меня окликнул чей-то голос, но прозвучал он как-то неуверенно и был, возможно, отзвуком чьего-то ночного кошмара. Чуть дальше по улице мне навстречу из полумрака выступила чья-то фигура, но человек шагал слепо, как в тумане, и явно не заметил меня. Когда мы с ним разминулись, я увидел, как он обеими руками вцепился в свою рубаху, которая представляла собой кровавое месиво, и явно старался не позволить своим кишкам вывалиться наружу.

Дворец кардинала располагался чуть в стороне от виа Папалис, там, где раньше собирался весь город, дабы поглазеть и поаплодировать огромным церковным процессиям, направлявшимся в Ватикан. Улицы здесь были настолько опрятные и красивые, что приходилось самому одеваться в чистое, чтобы пройтись по ним. Но чем больше богатств, тем сильнее разрушения и тяжелее смрад смерти. В тусклых предрассветных сумерках повсюду валялись тела, одни – изломанные и безгласные, другие – подергивающиеся и негромко постанывающие. Небольшая группа людей целеустремленно двигалась по этому импровизированному месту казни, обшаривая трупы в поисках незамеченных ценностей. Они были похожи на ворон, выклевывающих у своих жертв глаза и печень. Впрочем, они были слишком заняты своим делом, чтобы заметить меня. Если бы Рим остался Римом, а не превратился в поле брани, мне пришлось бы вести себя на улицах куда осторожнее. И пусть ростом я не выше маленького ребенка, люди замечают мою переваливающуюся походку издали и, пока не разглядят золотую оторочку моего одеяния – а иногда и после этого, – могут учинить самые жестокие проказы. Но в то утро, в хаосе войны, я выглядел сущим малышом, не давая, таким образом, надежды на поживу и не представляя угрозы. Хотя, сдается мне, этого мало, чтобы объяснить, почему я не умер. Потому что мне чуть ли не на каждом шагу попадались дети, разрубленные на куски или пронзенные насквозь. И мое хитроумие здесь тоже ни при чем, потому что мне приходилось перешагивать через останки мужчин, которые, судя по одежде – ну, или ее остаткам, – обладали куда более высоким статусом или состоянием, чем мне когда-либо грозило обзавестись, хотя теперь проку им от этого было немного.

Впоследствии, когда из рассказов страдальцев, оглашавших ночные улицы криками боли, но умудрившихся выжить, стало известно о сотнях способов, с помощью которых враг выжимал золото из рассеченной или обожженной плоти, оказалось, что тем, кто погиб в первой кровавой атаке, попросту повезло. Правда, в тот момент я так не думал. Потому что на каждого мертвеца, мимо которого я проходил, находился еще живой полутруп, привалившийся к стене и безмолвно глядящий на обрубки своих ног или пытающийся запихнуть обратно в распоротый живот лезущие наружу внутренности.