Исповедь куртизанки

Как ни странно, но ужас не овладел мною. Пожалуй, зрелище для этого оказалось чересчур невероятным и непривычным. Местами оно даже обретало какое-то посмертное величие. В районе близ Ватикана, где теперь правили германцы, улицы были полны людей в праздничных одеяниях. Удивления достойно, как захватчики еще разбирали, с кем им следует драться, ведь слишком многие из них напялили на себя наряды своих жертв. Я видел коротышек, утопающих в мехах и бархате, воздевающих кверху стволы своих ружей, унизанные браслетами с драгоценными каменьями. Но центральное место на картине занимали все-таки их жены и дети. Женщины, следующие за наемными армиями, как говорят, похожи на кошек, согревающихся теплом бивачных костров. Но эти отличались от них, и весьма. Они были лютеранками, алчными еретичками, одержимыми не только славой Господней, но и войной. Дети их были зачаты и выкормлены прямо в дороге, тощие и жилистые, как и их родители, с грубоватыми чертами лица, словно высеченными из дерева. Расшитые жемчугом платья и бархатные юбки болтались на их худосочных телах, как на вешалках, украшенные самоцветами гребешки застряли в немытых волосах, а волочившиеся позади шлейфы бесценного атласа почернели от крови и грязи. Мне вдруг показалось, что я смотрю на армию призраков, которые, пританцовывая на радостях, чередой тянутся из ада.

А вот для мужчин главной наградой стали церковные облачения. На глаза мне попались сразу несколько «кардиналов», расхаживающих по улицам в карминово-алых мантиях со шляпами, сбитыми на затылок, и прижимающих к себе огромные кувшины с вином. Однако никому и в голову не пришло надеть монашескую рясу, потому что иерархия правит даже во времена хаоса и простые одежды недостойны упоминания. Еретики, конечно, могли уподобляться дьяволу, напяливая на себя всевозможные украшения, но жадностью они не уступали простым смертным, особенно если броской аляповатостью своих нарядов те были обязаны настоящему золоту. В то утро ни одна богато отделанная чаша или украшенная драгоценными камнями дароносица не была втоптана в грязь. Вместо этого сточные канавы были забиты осколками керамики и деревянными обломками: там было столько изуродованных статуэток Мадонны и Иисуса, что гильдии скульпторов хватило бы работы еще на полвека. А еще и реликвии. Без веры ребро святого Антония или палец святой Катерины становятся всего лишь пожелтевшими старыми костями, и в то утро на улицах были разбросаны останки святых, ради одного прикосновения к которым паломники готовы были пройти лишние пятьсот миль. Но если они и сотворили какое-либо чудо в сточной канаве, то я ничего не слыхал об этом, хотя церковь наверняка поспешила бы живописать нечто подобное, случись оно на самом деле, дабы в голос заявить о своем возрождении, и храмы стали бы открываться вновь с быстротой торговых лавок. Я готов биться об заклад, что в этом случае легковерные пилигримы с готовностью расстались бы со своими эскудо, чтобы увидеть то, что запросто могло оказаться бедренной костью торговца рыбой или пальцем проститутки.

Дом нашего кардинала был одним из лучших в Риме. Синьорина вот уже несколько лет была его фавориткой, и он хранил ей верность, словно женатый мужчина – своей законной супруге. Кардинал был умным человеком, почетным членом внутреннего круга папских приближенных. В равной мере и политик, и прелат, он вплоть до последнего времени ухитрялся играть за обе стороны: поддерживал папу в его интригах, имевших целью обрести еще большее могущество, но при этом не чурался помогать и императору. О его двуличии знали все, и в теории это должно было спасти ему жизнь. Но это в теории…

У входа в его дворец стояли двое вооруженных людей. Пританцовывая, я подошел к ним, с дурацкой улыбкой во весь рот и ужимками, словно человек, мозги которого изуродованы так же сильно, как и его тело. Один из них злобно уставился на меня, готовый проткнуть штыком. Я взвизгнул особенным образом, что всегда приводило в восторг вооруженных людей, а потом широко раскрыл рот, сунул в него два пальца и извлек на свет Божий небольшой сверкающий рубин, оставив его лежать у себя на ладони. А потом спросил, могу ли я видеть кардинала – сначала на ломаном немецком, а потом и по-испански. Один из них что-то ответил неразборчивым клекотом, затем схватил меня за шиворот и силой вновь заставил открыть рот, но то, что он там увидел, вынудило его быстренько отпустить меня. Я повторил свой фокус, и на ладони рядом с первым примостился и второй камушек. Затем я вновь повторил свою просьбу. Стражники взяли себе по рубину и позволили мне пройти.