Исповедь любовницы Сталина

«Многоуважаемая В. А., если Вы меня еще не забыли, то Вам кланяется в пояс знакомый Ваш Гриня Пухов. С Оки нас переселили на Север. Здесь мы замерзаем. От холода стынут руки. Кругом дремучий лес, а дров не имеем. Отец совсем плох, он почти не встает и все время просит кушать. Раньше мы работали в колхозе, на своем дворе имели двух коров, три кабана, 25 кур, одну козочку, одну лошадь. Завистливые людишки пошли в Сельсовет. По злобе на колхозном сходе нас назвали «кулаками-единоличниками». На другой день в хату пришли милиционеры, они составили акт, не разобравшись, мы сдуру его подписали. Согласно акту, наше хозяйство, нажитое потом и кровью, целиком отписывалось в пользу государства. На сборы нам дали два часа. Трое суток везли до Москвы в телячьих вагонах. А потом в таких же, но без нар, только с решетками, два месяца до города Красноярска. Затем без передыха по тракту на грузовых машинах в Ачинск. Сначала не хотели давать работу. Живи, как знаешь. Устроился чистить уборные, на тележке, которую сам смастерил, вручную возил разное говно. Через полгода за усердие перевели в рабочие. Это называется «повышение». Руки мои испоганены волдырями и незаживающими болячками. Сестренку взял к себе в услужение местный атаман, самый главный начальник Бурмистров Митрофан Иванович. Говорят, что ему давно минуло 60, Нюрке, сестренке, еще нет 16. Боимся, как бы она от него не отяжелела. Девочка жаловалась, что на второй день он стал к ней приставать. Маму послали на фабрику уборщицей. Добротную одежду пришлось продать. Документы отобрали, взамен выдали единую справку. А на кой мне эта бумажка? Что с ней делать? Для сортира на раз и то не годится. Эх, Вероника, не пришелся тебе по душе обыкновенный деревенский парень! А помнишь наши посиделки, ночные костры при звездах? Как провожал тебя, просил слезно не полюбовницей стать, а женой! Каждую неделю ходим в милицию отмечаться, а еще в НКВД. Сколько придется пробыть в этом тухлом крае, не ведаю. Шофер один за четвертинку обещал окольными путями переправить наше письмецо к вам».

Была у Маленкова.

…Библиотека набита книгами, чего здесь только нет! Борис Савинков и священник-провокатор Гапон, Федор Сологуб и Ахматова, Гамсун, Замятин, Лагерлеф, Мережковский, Северянин, Гиппиус, Шмелев, Пруст, Андре Жид… Не заметила, как галопом пронеслись два часа. В халате вошел Маленков. После отдыха его бледное, серое лицо покрылось красноватыми капельками нездорового румянца. Как тут не вспомнить гоголевских старосветских помещиков Пульхерию Ивановну и Афанасия Ивановича?! Спросила:

— Г. М., вы предоставите мне возможность пользоваться вашей библиотекой?

— Читать книги можно только в этом доме. Некоторые произведения запрещены для широкого пользования. Идемте, В. А., я покажу вам коллекцию редкого фарфора, скромную галерею картин, любопытные изделия из хрусталя.

Чета Маленковых, как и многие члены правительства, уделяла большое внимание оформлению рам, произведения живописи интересовали их меньше. Через некоторое время вкусы у них изменятся, в «скромных» галереях Маленкова появятся шедевры XVII–XIX веков, у Микояна — старые иконы, редчайшие работы французских и голландских мастеров, оригинальный саксонский фарфор, великолепные античные статуи, у Ворошилова — бронза, богемское стекло и множество его собственных портретов, у Кагановича — картины различных школ, чеканка из серебра, золота, меди, Молотов собирал марки, монеты, интересовался тяжеловесным, топорным искусством. У всех были шикарные библиотеки, вождям все доставлялось бесплатно. Квартиры и свои «поместья» они украшали «собственностью», которая некогда принадлежала «бывшим» людям… Из буфета Маленков достал изящную фарфоровую сахарницу.

— Английская вещица XVII века. Она вам нравится?

— Очень.

— Возьмите на память.

Маленков открыл двери комнаты отдыха, отделанной в восточном стиле. Мы сели в кресла, сумрачная женщина принесла на серебряном подносе кофе, чай, пиро-ги, сладости, вина, фрукты, бутылки «Боржоми».

— В. А., — спросил Маленков, — вы кого-нибудь по-настоящему любите?

— Почему я должна отвечать на такой странный вопрос?

— Хочу предотвратить крушение ваших иллюзий.

— Пожалуйства, более конкретно.

— Над вашим разумом превалирует экспансивность.

— Не понимаю, что вы сказали.

— Дайте мне слово хранить молчание, даже если ваше тело будут колоть иголками. Вы обязаны молчать.

— Говорите, я даю слово молчать.

— Немедленно прекратите всякое общение с Тухачевским.

— Г. М., чьи интересы вы защищаете?

— Я оберегаю вас. Когда вы бываете у товарища Сталина, я до крови грызу ногти. Верочка, я готов служить вам денно и нощно. Это не пустые слова, а душевный вопль, крик скорби. Вы видели мою жену Голубцову, простите, но разве можно назвать ее женщиной? Все ее существо поглощено политикой и обогащением, больше ее ничто не интересует.

— Очевидно, одно дополняет другое.