Исповедь моего сердца

В разговоре с Бейготом Роланд, тоже впервые в жизни, выказал какое-то детское любопытство по части состояния Шриксдейлов и сожаление о том, что в предстоящие нескольких лет, как неосмотрительно намекнул ему некий родственник, будет вынужден в судебном порядке добиваться опеки над состоянием матери.

— Мама действительно день ото дня слабеет, это правда, — сказал он дрожащим голосом со слезами на глазах, — но я не верю, что придет час, когда она перестанет быть самой собой, я в это не могу поверить. И знаете, я имею весьма смутное представление о том, что значит «опека над состоянием», мистер Бейгот, — вы мне не объясните?

Эти перемены, наряду с внезапным приездом в Филадельфию таинственного господина Алберта Сент-Гоура, не остались не замеченными Стаффордом Шриксдейлом и его сыновьями. Хотя эти четверо ожесточенно спорили по поводу того, какие именно шаги следует предпринять в отношении фальшивого наследника и может ли он даже по прошествии стольких месяцев все же оказаться не Роландом. Лайли упрямо настаивал на том, что он — Роланд, но только изменившийся.

(«В конце концов, установить личность не так уж сложно, — говорил Бертрам. — Человек либо тот, кем он рожден, — либо нет». «Но что, если мы ошибаемся? — повторял Лайли. — И если эта ошибка окажется роковой?»)

Присутствовавший при одном из приступов Роландова «озарения» Стаффорд Шриксдейл презрительно утверждал, что все это было представлением, несомненно, прекрасно сыгранным, почти по-актерски профессионально, но тем не менее представлением. Однако Уиллард тоже однажды оказался свидетелем такого «озарения» — когда, впав в состояние транса, со струящимися по лицу струйками пота, с закатившимися глазами, Роланд продекламировал большую часть Книги Притчей — и признался, что был искренне тронут… на несколько часов даже почти поверил, что Роланд — это действительно Роланд. Но Бертрам, в свою очередь, приводил вполне убедительные аргументы в пользу того, что это самозванец, а Анну Эмери и впрямь ничего не стоило обвести вокруг пальца, так что иногда даже Лайли начинал сомневаться и серьезно рассуждать о тяжести преступления, совершенного Роландом, если это не Роланд.

— Ведь в таком случае это, наверное, означает, что настоящий Роланд, наш кузен, убит? — вопрошал он.

Они не сомневались, что ключом к разгадке тайны является Сент-Гоур, поскольку о нем никто ничего не знал, кроме Роланда. Итак, они наняли частного детектива, мистера Гастона Баллока Минза из Национального агентства Уильяма Дж. Бернса (которое нередко выполняло в Вашингтоне труднейшие задания министерства юстиции). Но после десяти изнурительных месяцев расследования Минз объявил, что не смог раздобыть вообще никакой информации о Сент-Гоуре — даже записи о его рождении или послужного списка.

— Если когда-либо существовал несуществующий человек, — воскликнул в сердцах Минз, — так это и есть Алберт Сент-Гоур.

Шриксдейлы замечали, что на людях Роланд тщательно следит за тем, чтобы оставаться Роландом, но в иных ситуациях становится все более небрежен.

Например, время от времени его видели выпившим.

Например, время от времени его видели курившим — как сигареты, так и сигары.

Например, он или некто, неотличимо похожий на него, по слухам, посещал несколько раз бордель в южной части Филадельфии и там представлялся хозяйке как Кристофер.

Например, в августе в Ньюпорте, катаясь на семейной яхте «Альбатрос», он случайно упал за борт на глубине не менее пятнадцати футов и, ко всеобщему удивлению, легко и уверенно выплыл сам, не дожидаясь помощи, хотя Роланд никогда в жизни не проплыл и дюйма и с детства панически боялся воды! («Где это ты научился так хорошо плавать?» — спросили его родственники, и Роланд несколько уклончиво ответил: «Наверное, там, на Западе, — я действительно не помню».)

В том же месяце, там же, в Ньюпорте, кузены соблазнили ничего не подозревавшего Роланда на прогулку вдоль берега и во время прогулки напомнили ему, как когда-то, когда они были мальчишками, он любил бороться с ними на песке… особенно с Бертрамом. Неужели он не помнит?

— Боюсь, ничего подобного я не помню, — осторожно сказал Роланд, на всякий случай, бочком, отходя подальше.

— Но ты должен помнить, братец, — настаивал Бертрам, наступая на него, — именно ты всегда предлагал поиграть в эту игру!

Под дружный смех Лайли и Уилларда Бертрам притворился, будто готов напасть на Роланда. День был солнечный и ветреный, настроение у всех — ребячливо-задорное и легкомысленное; роскошный обед, длившийся два часа, закончился, а вечером предстоял еще более роскошный четырехчасовой ужин.

— Ну вот, теперь ты это знаешь, — сказал Бертрам высоким мальчишеским голосом, делая ложный выпад в сторону Роланда, — знаешь, что именно ты всегда был зачинщиком! Ты всегда наскакивал на нас сзади, хватал, валил с ног, и мы боролись, топчась и катаясь в грязи, в песке, в зарослях вереска. Да, малыш Роланд был в детстве сущим наказанием.