Исповедь моего сердца

Филадельфийцы, которым случалось присутствовать при подобных душераздирающих припадках, не сомневались в том, что Роланд — это Роланд, и если время от времени из неких — разумеется, сомнительных — источников доносились сплетни о том, что наследник Шриксдейлов не совсем такой, каким он должен быть, они с раздражением и безоговорочно отметали их как домыслы «желтой прессы».

— Удивительный случай, не так ли? — с гордостью вопрошал личный врач Шриксдейлов доктор Турман. — Когда к Роланду полностью вернется память, я прославлю свое имя — и имя Роланда, разумеется, тоже, — описав историю его болезни. В медицинском мире в это с трудом поверят.

VI

Весной 1915 года, когда газеты были заполнены сообщениями о варварском затоплении британского лайнера «Лузитания» немецкой подводной лодкой и бескомпромиссной реакции президента Вильсона, мистер Абрахам Лихт получил у себя в Мюркирке поистине странную телеграмму:

МИСТЕР СЕНТ-ГОУР, ЭСКВАЙР, НАСТОЯЩИМ ПРИГЛАШАЕТСЯ НА БЛАГОТВОРИТЕЛЬНЫЙ ПРАЗДНИК, КОТОРЫЙ ЕГО, НЕСОМНЕННО, ПОЗАБАВИТ. ПРАЗДНИК СОСТОИТСЯ В ВОСКРЕСЕНЬЕ, 15 МАЯ, В ДВА ЧАСА ДНЯ В КАСТЛВУД-ХОЛЛЕ, ФИЛАДЕЛЬФИЯ. ДВА БИЛЕТА ЗАРЕЗЕРВИРОВАНЫ НА ЕГО ИМЯ НА СЛУЧАЙ, ЕСЛИ ОН ЗАХОЧЕТ ПРИБЫТЬ СО СПУТНИЦЕЙ («СОУЧАСТНИЦЕЙ»).

Изумленный, Абрахам Лихт быстро перечитал телеграмму несколько раз кряду и показал ее старой Катрине, которая ничего в ней не поняла; а позднее — хотя отец и дочь находились в тот момент не в самых добрых отношениях — даже Милли, которая тоже перечитала телеграмму несколько раз и посмотрела на отца с испугом:

— Но кто может знать, что «Сент-Гоур» здесь, в Мюркирке? — прошептала она. — Кто-то что-то замышляет.

Однако Абрахам вдруг улыбнулся, хотя улыбка предназначалась отнюдь не Милли, и сказал, словно бы размышляя вслух:

— О да, кто-то что-то действительно замышляет, но мы должны выяснить, кому это на руку.

Итак, Абрахам Лихт вместе с Милли отправился в Филадельфию на своем новеньком «паккарде» (сливового цвета, с роскошной кремовой обивкой и блестящими хромированными ручками) и в то восхитительно солнечное воскресенье присоединился к длинной процессии экипажей и новомодных автомобилей, медленно втягивавшейся в ворота Кастлвуд-Холла и далее следовавшей к дому по длинной, в четверть мили, подъездной аллее. Под именем Алберта Сент-Гоура, пожаловавшего с дочерью Матильдой, он приобрел при въезде два билета стоимостью в триста долларов каждый — выручка от дневного благотворительного праздника предназначалась Объединенной ассоциации больниц милосердия Филадельфии.

Две шеренги ровных деревьев, окаймляющие подъездную аллею… пологая лужайка, а точнее, луг площадью в несколько акров… великолепие цветущих азалий, рододендронов и лилий… сам Кастлвуд-Холл: дом в эклектическом американском стиле (в котором доминировала готика XVIII века) из светло-серого камня, с огромным закругленным портиком и не поддающимся исчислению количеством окон. Зажав в зубах сигару, Абрахам Лихт воскликнул:

— «Это Рай, и мы не хотим быть из него изгнанными!»

Он произнес это с такой искренностью, что было невозможно понять, серьезен он или шутит. Сидя рядом и сцепив на коленях руки в перчатках, Милли обозревала дом, лужайку, прохаживающихся по ней красиво одетых дам и джентльменов и ничего не говорила. Она вообще молчала большую часть пути, ибо считала, что им не следовало сюда ехать.

— Мне в голову приходит только один человек, который мог послать такую телеграмму, папа, — сказала она после долгих раздумий, — и этот человек добра нам не желает.

— Разумеется, есть только один человек, который мог прислать эту телеграмму, — раздраженно согласился Абрахам Лихт, — но, конечно же, он желает нам добра.

У главного входа Сент-Гоур передал ключи ливрейному лакею, отгонявшему машины на стоянку, и отец с дочерью вдруг почувствовали себя одновременно предоставленными самим себе и выставленными на всеобщее обозрение. Тем не менее, пока они пробирались сквозь толпу, мало кто обращал на них внимание; они здесь никого не знали, и, похоже, никто не знал их.

— Сколько мы должны здесь пробыть, папа? — спросила Милли, подозрительно озираясь. — Думаю, это какой-то розыгрыш.

К своему разочарованию, Абрахам Лихт, или, если быть точным, Алберт Сент-Гоур (прежде живший в Англии, в Лондоне, «удалившийся от дел бизнесмен»), вскоре обнаружил, что никаких напитков крепче лимонада, чая со льдом и клюквенного сока гостям не предлагается, а он, как дурак, оставил свою серебряную фляжку в машине.

— Мы пробудем здесь столько, Матильда, — злобно ответил он, — сколько нужно, чтобы сцена была сыграна до конца и стал ясен ее смысл.