Исповедь на подоконнике

— Слушай, Чехов, успокойся! Я могу ему верить. Да, Есенин — легкомысленный красавчик и харизматик, но он не предатель.

— Вот именно! Коровьев, спасибо, друг. — крикнул Булгаков. — Ваня не способен на такое, а если доказывать фактами: все это великолепное рандеву, мы с Есениным обсуждали, что твоя девушка полная…

— Тихо, тихо. — ласково прервал его Адам.

— Но вы должны понимать, что Есенин может улыбнуться там, волосы потрепать и все — девушка его! — начал стучать по столу очень раздраженный Чехов.

— Вот именно! — вступил в разговор Базаров. — Он ничего не делал специально, а девушка повелась на красивое личико.

— Почему одним людям приходится из кожи вон лезть, стараться, а таким как Есенин достаточно просто существовать?! — рявкнул Чехов, не уследив многозначительный смешок Булгакова и резкие взгляды Вити и Адама на востоковеда.

— Потому что я классный. — улыбаясь, вошел в комнату Ваня в расстегнутой рубашке.

— Закрыли тему. — поднял вверх руки Коровьев. — Все готовы? — Ваня стремительно начал застегиваться. — Помните, куда мы сегодня идем? — он поднялся и потер руки.

Парни дружно закивали, принявшись накидывать куртки. Есенин с Чеховым постоянно злобно переглядывались: и дома, и на улице, и в метро.

Женя держал руки сложенными на груди, кусал себя за щеки изнутри и корчил холодную, злую гримасу на красивом лице, казавшимся от этого уродливым. Злость словно вскипала в конечностях, и те немели, а Чехов все думал: «Мы же были лучшими друзьями! Я не сомневался в тебе! Как ты мог? Я думал, что знаю тебя», — одни и те же мысли крутились пружинами в голове. — «Я ожидал ножа в спину от кого угодно, но не от тебя, Есенин. Предай меня кто угодно — мне все равно, но ты? Парни не понимают меня, все думают, что ты белый и пушистый. Да как у тебя это получается? Воспользуйся харизмой, я сам на нее велся, создай секту и свали куда подальше! В море уплыви, как Хаббард! И главное, молчит еще, мать твою! Стыдно? Да не стыдно ему! Сказал бы хоть что-нибудь в свою защиту, а то сидит тут со своей манией величия. Да, Ваня! Ты не всегда прав!» Глаза слезились, щеки дергались, а руки наливались кровью. Обида, про которую сколько ни говори, все зря, самое страшное. «Только… почему я скучаю?»

Есенин стучал по полу вагона ногой в белом кроссовке, закидывал голову назад, вертелся, барабанил по коленям, крутился — в общем, вел себя, как всегда. Заставить Ваню замолчать сложно, но у Жени получилось. Любые вопросы, крики или даже удары — Есенин принял решение молчать чего бы то ни стоило. С ребятами общаться будет, они все вступились и не заслуживают его громкого безразличия, а Чехов… Молчание — потрясающая вещь. Помолчал — Вика влюбилась, помолчал — Чехов из кожи вон вылез. Ваня ненавидел молчать совершенно, постоянная болтовня и шум из ничего, Есенин — громкий и яркий по натуре своей. Но иногда тишина и равнодушие громче криков. Лишь с одним человеком парень не мог молчать даже при необходимости. Заполнял глупыми словами, всем, что способно отвлечь, рассмешить. И этим человеком был сам Ваня Есенин.

Коровьев напрягался, чувствовав это между друзьями. Сегодня он хотел показать ребятам театр, место в котором работал, а, если парни начнут ругаться там, будут проблемы, как минимум, у вышестоящих лиц, а так самым главным было состояние друзей, ведь Адам понимал, что Есенину-то может и все равно, но Чехову больно — он Ваньку любит. Булгаков с Базаровым сидели рядом, переглядываясь, и улыбки на лицах ничего не означали — глаза наполнены болью и страхом.

Каждый надеялся, что товарищи помирятся.

Это же Чехов и Есенин — они только вместе идут!

Адам грелся этой мыслью, поэтому волнение пришло заново лишь по пути в театр, парень не знал реакции парней, не было у него уверенности в их адекватности.

— Идемте! Я покажу вам зал! — чуть не прыгал на месте он. Есенин помог ему расслабиться, когда постучал по плечу и кивнул в сторону указателя «партер».

Булгаков привычно стеснялся уборщиц и работниц гардероба, поэтому шел рядом со спокойным как камень Базаровым, который на самом деле тоже напрягался. Изменения личности, разумеется, происходят у всех, но человеческий фундамент не уберешь. Женя был слишком зол, чтобы радоваться вместе с Адамом.

— Есенин, как много тут замужних дам, не замечаешь? — но Есенин не ответил.

Коровьев аккуратно ввел друзей в красивый зал. Темно-зеленые кулисы укрывали сцену, кресла такого же цвета заполняли всю площадь зала ровными роскошными рядами. Сбоку от стены стояло несколько стульев и рояль — здесь создавалась прекрасная музыка для спектаклей. Нежный свет из единственного горящего прожектора заставлял бархат всей этой зеленой прелести блестеть, как степной простор темной ночью под светом одинокой луны. Нечего сказать: зал выглядел более чем роскошно, словно личный театр французского короля.

— Вы можете все тут посмотреть. За кулисами гримерки, тут играет оркестр, вот-вот-вот, — он кинулся в одному стулу. — Тут я работаю. Все, ребята, ходите! Изучайте!

Ваня сразу сорвался носиться между креслами, повторяя:

— Какая красота!