Исповедь о жизни, любви, предательстве и смерти

В это время года, особенно в лесу, быстро темнеет, а в пять вечера уже должна была быть черная ночь. Я приказал разбить бивак, тащить валежник для костров, рубить еловые лапы для импровизированного лежбища. Предполагалось развести два костра, но в сыром лесу все плохо горело и пришлось удовольствоваться одним большим костром, вокруг которого в темной ночи сгрудились «отступающие французы», температура при этом опустилась до -20. Было уже совсем не до шуток, учитывая особенно, что мы были под открытом небом, одетые вовсе не как туристы, а в «правильную» одежду — мундиры, шинели, солдатские башмаки, офицерские ботфорты, кивера, офицерские шляпы.

Ко всему этому, как в фильмах про отступающих французов или пленных из-под Сталинграда тотчас добавились всяческие шарфы, платки и обмотки на ногах, чтобы их не отморозить.

А где же были русские партизаны и казаки? Не желая рисковать дорогими лошадками, казаки, ясное дело, не полезли в такой мороз в глубь леса, а чуть прогулявшись, преспокойно уехали ночевать на конюшню, находившуюся недалеко от Гатчины. Почти все пешие «партизаны» также не решились идти в глубь леса и вернулись домой.

Только где-то в 7–8 часов вечера из тьмы появились две фигуры, напоминавшие ожидаемых партизан. Они вышли сразу с поднятыми руками, понимая, что особо выпендриваться резона не было. Без нашего костра, посреди глухого леса, они просто могли бы умереть от стужи.

Конечно их приняли как родных, и тотчас зачислив во французскую армию, поставили на положенный паек — накормили и напоили.

Заснуть никому не удалось. Сразу припомнились мемуары о прелестных зимних биваках. Сидеть далеко от костра будет холодно, сядете близко, костер будет нагревать сторону, обращенную к огню, так что мундир начинает дымиться, но при этом сторона, обращенная «в поле», леденеет.

Так что, если Вы не хотите отдать концы, единственное решение, это вертеться как шашлык над углями, да подбрасывать в костер почаще валежник, иначе просто крышка. Выпить водки — согреет только на несколько мгновений, а потом наоборот станет холоднее от того, что организм ослабеет от алкоголя. Греться надо кипятком, что мы по возможности и делали. Впрочем, один из партизан, известный реконструктор Алексей Аранович, так нагрузился трофейным «шнапсом», что отрубился и рухнул где-то неподалеку от костра. Напрасно все пытались его растолкать, восклицая попеременно: «Разбудите его! Он замерзнет! Он умрет!..»

Бал. Анна слева от меня в темном платье

Но самое интересное, что храбрый «русский партизан» поспал несколько часов и ко всеобщей радости и удивлению встал на ноги вполне здоровым и даже, кажется, отдохнувшим!

За исключением этого феномена, не получившего научного объяснения, не спал больше никто. Я с Анной как возможно кутался под широким, но тонким генеральским плащом, однако спать было, как я уже говорил, невозможно.

После полуночи костер начал затухать, так как люди подкладывали дрова как сонные мухи, да путь до пункта «Б», как я понял, займет явно не полтора часа легкой прогулки, ведь нам оставалось даже больше, чем мы прошли днем! Кроме того, вышла яркая луна. В этой ситуации марш был очевидно самым правильным решением.

Примерно в час ночи взвод в колонну по два стоял готовым к выступлению в поход. Раздалась команда «Peloton, garde-a-vous! Marche! (Взвод, смирно. Марш), и колонна медленно начала свой путь по глубокому снегу, освещенному лишь светом луны.

То ли чтобы точно соответствовать регламентам марша, то ли по каким-то инстинктивным соображениям, я приказал выделить арьергард из двух самых здоровых солдат, чтобы они шли в паре десятков шагов позади строя, чтобы в случае чего помочь отставшим. Согласно регламенту Наполеоновской армии, марш длился отрезками времени по 55 минут, после которых объявлялась остановка — передышка на 5 минут. Она называлась «Halte des pipes» («остановка трубок»), т. е. проще небольшой перекур.

Вот с трудом мы прошли около часа в темном лесу. «Halte des pipes!» раздалась команда. Отряд остановился. Все очень устали, кто- то действительно закурил трубку. Присоединился арьергард. В отряде все было в порядке.

«Peloton, marche!» и снова часовой марш и остановка «для трубок». На этот раз многие присели на землю, все жутко устали.

Еще час марша. Теперь по команде «Halte des pipes» все просто рухнули и растянулись прямо на снегу, задыхаясь от усталости. Я прогуливался между лежащих солдат и, как полагается командиру, шутил, что у нас прекрасная прогулка при замечательном на редкость живописном свете луны. Солдаты не роптали, но улыбались натужно. Только тут я понял, что арьергарда нет, и в строю тоже кого-то не хватает. Едва я подумал это, как показался один из солдат арьергарда физически закаленный, отслуживший в армии в Алабинском кавалерийском полку гусар де Брак (Андрей Лужбин). Он доложил, что вообще все неплохо, но с Жаном Ланном (Ильей Соколовым) небольшая проблема. Но это ничего, вдвоем (жаль, что я забыл имя напарника де Брака) они справятся и нас догонят.