Исповедь пофигиста

— Нет, это общага хаймского типа и ни хрена больше. Сколько у нее на жопе звездочек? Почем моя конура в сутки? Где швейцар? Меня задолбали дежурством! Чья очередь сегодня мыть гостиничный сортир? Главного администратора? Я, блин, миллионер по жизни, только вчера выиграл в кости. Сколько я вам должен с моих миллионов, господа?

Через три дня Гюнтер снова ко мне. Такой сухой и такой липкий! Как будто я без него не проживу.

— Херр Лукацкий! Вы один не хотите подписать то, что давно подписали все беженцы. Это исключительный случай в нашей практике. Вы мужественный человек, и вы победили! Гостинице присвоены три звездочки, они будут приклеены над главным входом. Какие желаете: пяти- или шестиконечные? Семьдесят пять процентов от вашего состояния переведены в натуральную величину. Теперь ваш люксовый номер будет стоить триста пятьдесят марок в месяц, вахтер переименован в швейцара, все дежурства по хайму отменены — только для вас! Подпишитесь же скорее под вашим триумфом!

— Командир! Я неграмотный человек, анальфабет. У меня дрожат руки, я даже крестик ставлю с трудом. Но я законопослушный пээмжист Германии, чего и вам желаю. Ну не могу я платить вам наличкой, не имею права. Только на конту, по безналу, в присутствии фининспектора. О’кей?

— Херр Лукацкий, вы опасный человек! Честное слово, вас будут хоронить, как президента. Я передам шефу ваше последнее желание. Полагаю, лично для вас мы откроем наш сверхзасекреченный счет на Галапагосах, и тогда вы…

— И тогда я пойду с ним к адвокату. А вы думали в шпаркассу? Херр Гюнтер, только честно: вы не любите фаршированную рыбу? Но почему?

Глава семнадцатая

С утра влетает ко мне Кузькина, как пионерская зорька.

— Игорь, вставай! Там тебя люди уже полчаса дожидаются.

— Зачем? Ты же видишь: меня нет дома.

— Ты им обещал вчера.

— Что обещал? Я что, бундесканцлер? Какие мои обещания? Пусть расходятся по камерам.

— Но так нельзя! Фирциной Лене к зубному врачу в Ольденбург, Орловой по пути, а нам с Валей нужно срочно в центр; а потом я хочу представить тебя моему механику на шроте. Поехали!

Ну куда от баб денешься? Поехали с шаговой скоростью: это когда машину можно шагом догнать и все время подтолкнуть хочется.

— Ну, Кузькины, — говорю, — и машину вы мне всучили! Ласточка, шайсе, сто лошадей… Все лошади сдохли, одна ласточка осталась.

— Машина еще холодная, — злится Валя, — к тому же перетяжелена. Ты лучше на дорогу смотри и включи аварийку — пусть объезжают, кому неймется. Нам спешить некуда, тише едешь — дальше будешь.

— Ага! От того места, куда едешь.

Тут и Светка встряла:

— Ты, Игорь, вечно ворчишь, а водить не умеешь. Ты на педаль газа неправильно давишь.

— Учи водилу! А как же ее давить? Руками?

— Не знаю, но как-то по-другому. У нас же она летала!

Я газ до пола: «рекорд» взвыл, обороты четыре тыщи. И так шаг за шагом, как в гору. А Ленка Фирцина — будошница днепропетровская — туда же:

— Я такие большие машины не люблю, я люблю маленькие, их парковать легче.

— А я таких маленьких баб не люблю. Я люблю больших, как барабан, их трахать громче.

В Ольденбурге я развез их всех по углам, а сам поехал на автохаус «опель». Пусть спецы скажут, чому я нэ сокил, чому нэ литаю? Может, Кузькины каку гайку отвернули из подлости, так я им их ласточку обратно верну как не оправдавшую моего доверия. В течение двух недель по закону — пожалуйста!

Немцы закатили мою «опелюху» на яму, облазили ее всю с фонариками, просветили насквозь и вынесли смертный приговор. Короче, в паспорте кто-то подправил год ее рождения: по жизни ей все семнадцать, а по паспорту — всего двенадцать.

Во, блин, как моей прабабке. Она в войну паспорт потеряла. Так писарь-алкаш на глазок возраст определил, и стала она по паспорту на десять лет старше. А что? Окопы рыть не посылали.

— Тебе, — говорят, — бабка, уже не об окопах думать надо.

Так когда ей по паспорту стукнуло девяносто, ее сосед по коммуналке девяностодвухлетний Давид Маркович все время ее терроризировал:

— Нам с вами уже пора умирать, а молодым жить.

А прабабка-то на десять лет себя моложе, ей умирать еще неохота. Она на Давидку очень обижалась:

— Конечно, вам пора умирать — в девяносто-то два! А мне всего восемьдесят! На-ко — выкуси! Умирать!

Мой «рекорд» оказался ржавым, как подводная лодка. И мне, чтобы его оживить, надо две тыщи в него забухать. Немцы очень удивлялись:

— Как же вы на нем до нас доехали? На первой передаче?

— Я и на нулевой могу. Показать? Выходишь и сзади толкаешь, фигурное вождение называется. Не пробовали? Но это все фигня, лучше скажите, что мне теперь, к примеру, с энтим лимузином делать?

— Есть, херр, три варианта: два — шайсе, а один очень хороший. Можете попробовать вернуть его бывшему владельцу, сдать на шрот — за двести марок возьмут. Но лучше всего купите у нас новое авто, например, «опель-тигра». И мы оценим ваш мусор в три тыщи. Идет?

— А сколько, например, стоит ваша «тигра»?