Исповедь расстриги. Как воскреснуть из мертвых

Как сейчас помню – конец литургии, полный храм народа, отец Георгий в кровавом облачении с крестом в руках вещает с амвона, вокруг толпа празднично одетых именинниц, все вздыхают, крестятся и кивают, соглашаясь с проповедником, а у меня под платком волосы стоят дыбом, мои мозги плавятся, и в них красным пунктиром пульсирует мысль: «Я чего-то не понимаю… Чего-то я не понимаю… Я одна ничего не понимаю… Вон все вокруг всё понимают, а я одна ни-че-го!»

В дальнейшем мне придётся совершить над собой чудовищное усилие и насилие над здравым смыслом, когда сначала я просто выключу в голове оценочное суждение, потом заставлю себя думать, что это педагогическая история, но со временем всеобщая психопатия окружающих захватит меня, и я в ней утону с головой. И тогда, пусть ненадолго, но я постараюсь принять идею, что святая мученица София, чьё имя переводится как «Премудрость Божья» совершила всё же материнский подвиг, а не преступление, которое ей не простил бы ни один уголовный кодекс ни в одной цивилизованной стране, какой бы христианской она ни считалась.

Но потом через несколько лет, когда я уже достигну дна в своём погружении в традицию и начну обратное движение, всплывая из глубочайшего омута религиозного фанатизма, вот тогда именно это житие поможет мне протрезветь и назвать для себя многие вещи своими именами.

* * *

А пока я расскажу про Веру.

Все говорили, что мы с ней очень похожи, и правда, в то время мы были примерно одного роста, возраста и комплекции, точнее, худобы. У нас одинаково отрастали прежние стрижки-каре, мы с ней похоже одевались в длинные широкие юбки, на нас свободно болтались вязаные свитера, очки тоже добавляли нам сходства, только у меня азиатские скулы, а у Веры узкое лицо, но в церкви платки на головах почти скрывали это различие. Пожалуй, вот только волосы у неё казались светлее моих, почти соломенные, а у меня русые.

Однажды после службы в Никольском храме к Вере кинулась моя Алька с воплями: «Мама, мама!..» Она сначала налетела и обняла оцепеневшую от изумления Веру и только потом обнаружила, что обозналась.

Значит, и правда сходство между нами имелось.

В то время Вера встречалась с парнем, который не спешил на ней жениться. По настоянию отца Георгия она сначала склоняла своего партнёра к венцу, но не преуспела, тогда они расстались, и у Веры началась депрессия, которая не сразу проявилась как болезнь, ведь девушки часто грустят без особого повода.

Ещё Вера жила с мамой, довольно странной женщиной, но с виду вполне себе нормальной и даже приветливой, но эта мама как-то сгоряча Веру прокляла.

Я не сразу поняла, чем так страшно проклятие, ну мало ли, кто кому что сказал в сердцах, и почему они все так всполошились? Но отец Георгий считал, что всё очень плохо. Вера поехала в монастырь к батюшке архимандриту, и тот сказал, что всё хуже некуда, мол, страшнее материнского проклятия ничего на свете нет, оно каким-то образом обрывает жизнь проклятого ребёнка, и после смерти тот попадает в ад!

Вера очень переживала и из-за того проклятия, и из-за своей разлуки с парнем, и по поводу дальнейшей одинокой жизни с мамой. Мы с ней дружили и много общались, она была хрупкая, нежная и очень милая девушка. Я до сих пор не понимаю, почему нельзя было ей помочь?

И вроде бы отец Георгий их с мамой соборовал, и по старцам они вместе ездили, и мама просила у Веры прощения и каялась перед Богом, как могла, но все тогдашние духовные авторитеты в один голос утверждали, что этого недостаточно, мол, материнское проклятие никакими таинствами отменить нельзя.

И Вера им верила, она постепенно чахла, сохла, и со временем её депрессия переросла в шизофрению. У неё даже голова деформировалась – черепная коробка увеличилась, а нижняя челюсть как будто усохла. Она подолгу лежала в психиатрической больнице, исхудала, как скелет, перестала со всеми общаться, внушив себе, будто больна страшным инфекционным заболеванием, и никак нельзя допустить, чтобы от неё заразился отец Георгий или кто-то из нас.

А потом мы запоздало узнали, что наша Вера повесилась.

Церковь категорически запрещает молиться за самоубийц, хотя душевнобольной человек иногда приравнивается к бесноватым, мол, он не по своей воле на себя руки наложил, а бес его заставил, и поэтому он мученик. Но каждый такой случай подробно разбирается, и многое зависит от диагноза психиатра – мог ли человек проявлять собственную волю, мог ли бороться за жизнь или нет.

Нашей Веры давно уже нет в этом мире, но образ хрупкой застенчивой девушки с соломенными волосами остался в памяти и в сердце.

* * *

Теперь расскажу про Надежду, нашу Надю, жену моего брата.