Исповедь самоубийцы

— Таким образом, Виолетта Сергеевна, куда бы вы ни пошли, наши ребята обязательно увидят вас. Более того, после включения ночного режима охраны аппаратура подает звуковой сигнал при появлении на любом из экранов движущегося объекта — на всякий случай, если кто-то из ребят задремлет или отвлечется. Ну а теперь дальше. Вот группа экранов наружного наблюдения.

Тут были хорошо видны и забор вокруг особняка, и сам особняк с разных сторон, и стоянка автомобилей, и вертолетная площадка, и — крупным планом — все двери и ворота.

— Ну а тут у нас — сигнализация, — показал Мезенцев на многочисленные огоньки. — Датчики по всему периметру, датчики на дверях и воротах, на окнах… Кроме того, отсюда поддерживается радиосвязь с каждым из охранников, которые находятся на территории… Так что лучше не капризничайте, Виолетта Сергеевна.

Что ж, тут все более или менее ясно.

— Спасибо, Петр Васильевич, все это действительно очень интересно.

Мы вышли из комнаты и направились в кабинет. И теперь мне в каждой щели мерещились объективы телекамер.

…Мы подошли к кабинету Вячеслава Михайловича.

— Прошу, — обогнав меня, Мезенцев распахнул передо мной дверь.

В этом его жесте не было показушности или подобострастия. Простая вежливость и галантность.

И мне это понравилось.

7

— Скажите, Петр Васильевич, а вы знаете, чем занимается ваш патрон?

Я специально задала этот провокационный вопрос прямо в лоб, рассчитывая на то, что собеседник смутится и начнет вилять, пытаясь уйти от ответа. Однако этого не произошло. Мезенцев ответил откровенно и четко:

— Разумеется, знаю.

В результате не ему, а мне пришлось лихорадочно придумывать, что сказать дальше.

— Ну и как вы к этому относитесь? — решила продолжить прямые вопросы.

— Где-то я вычитал хорошую фразу: думай, что говоришь, когда говоришь что думаешь, — опять повел уголком губ Мезенцев. — Я вам отвечу на любые вопросы, за исключением личного отношения к тому, чем занимается мой Шеф.

Что ж, ловлю тебя на слове. Попытаюсь выведать у тебя что-нибудь опосредованно.

— Скажите, а где и как Вячеслав Михайлович кует себе кадры?

— То есть? — поднял он брови.

— Ну, откуда вы пришли к нему?

Взгляд Мезенцева чуть изменился. Было видно, что ему не очень-то хочется говорить о себе. Но с другой стороны, он же ограничил круг запретных тем, так что отступать ему уже было не с руки…

Тем не менее заговорил он не сразу.

Наброски будущей книги «САРАБИ, СЫН НУХА»

Сараби-Анастасия-гостиница

— Ну, Сараби, ну не надо… Ну что ты делаешь?..

Анастасия была весела и пьяна. Она счастливо смеялась, неумело и не слишком активно отбиваясь от крепких опытных рук любителя женщин. А тот, увлеченный этой игрой, распаленный вожделением, все пытался дотянуться до ее губ, впиться в них жадным поцелуем.

Если бы Анастасия вдруг вздумала сопротивляться его домогательствам по-настоящему, Сараби, конечно же, не стал с ней особенно церемониться, давно бы уже навалился на девушку, подмял под себя ее тело и, зажав рот, удовлетворил свою похоть. Но она, юная, милая, хмельная, похоже, лишь дразнила, оттягивая желанный момент. И мужчина поддался этой игре, изображая… Даже не изображая, не делая вид, а искренне увлеченный ею.

В Анастасию и впрямь можно было влюбиться. Посмотреть объективно, ничего особенного в ней не было — как говорится, ни кожи, ни рожи. Худенькая, молоденькая, костлявая, по-девичьи нескладная, угловатая какая-то… Одни глазищи только — ясные, синие, доверчивые, влекущие, пьянящие, дразнящие, обещающие — только глазищи были по-настоящему хороши.

А между тем было в ней что-то такое, перед чем мужчине невозможно устоять.

— Ну, на брудершафт, Стасенька! — уговаривал хмельной и влюбленный Сараби.

— Ну зачем? — призывно сияли ее глаза. — Нам ведь и так с тобой хорошо.

— Еще лучше будет, — горячо убеждал киллер.

Он отставил свой стакан и сграбастал девчонку. Однако она легко и ловко выскользнула из объятий. Рассмеялась, отбежала в угол комнаты.

— Ну зачем вы так, Сараби? — Анастасия хмурила бровки, сердито поджав губки. — Ведь мы с вами только сегодня познакомились… Нельзя же так!

А глаза…

Глаза не сердились, не хмурились, они лучились чем-то манящим, жадным, жаждущим, призывным. Счастлив, наверное, тот мужчина, на которого хоть когда-то так смотрят!

И Сараби (Сараби!) не рванулся к ней, как то уже не раз бывало в аналогичных ситуациях, не рявкнул зло «а зачем же тогда пришла, сука?», не швырнул на диван, сдирая платье… Сараби (Сараби!) тоже поднялся, большой, сильный, плечистый, покорно подошел к ней и обнял. Не с вожделением, которое трепетало у него внутри и от которого у женщин хмельно кружится голова и дрожь пробегает по телу, которое вызывает у дочерей Евы одно из двух — либо желание безраздельно отдаться сыну Адама, либо чувство брезгливой гадливости… Сараби (Сараби!) обнял ее иначе: мягко и ласково, будто защитить хотел от всех напастей этого жестокого мира.