Исповедь солдата

А ведь не так, я просто ошалевший, я жить хочу, и сил моих уж нет, и лишь любовью материнской я согретый, приду в себя, очнусь от боли и невзгод. Но а душа воспоминанием забита, и водка не заглушит эту боль, Господь, прости меня, я помню твою силу и заботу, я помяну всех тех, кто не со мной. Они боролись и за жизнь, и за свободу, мечтая о прекрасной тишине, а Ты, обеспокоенный моей судьбою, закрыл им дверь и не оставил ничего. А я теперь мотаюсь между вами, и мне не надо ничего, я грех несу перед Тобою, боясь признаться, что не так, ведь Ты мне силы дал ради чего-то, а я Тебя не понимал. И душу проклиная после битвы, я осознал, что Ты же есть, Ты рядом с нами. Мои друзья ушли рядом с Тобою, а я один остался не удел, лишь на коленях преклоненный, молясь и уповая на Тебя, слезами омывать судьбу свою родную должен, ведь Ты же этого хотел.

Как и обещали, нас всех переодели в кроссовки. Увы, это была поношенная обувь от весеннего призыва, но мы всё равно были очень довольны, стало намного легче. Во время выездов стали налаживаться отношения с офицерами, а точнее – со старшим лейтенантом Гусовым. При этом я прекрасно понимал, что весьма доверительные отношения могут заметить деды, и тогда снова кранты. Но мне такие отношения были на руку. Под предлогом «в БСМП» я уходил из лагеря для выполнения поручений дедов. В целом, все были спокойны: и волки сыты, и офицеры довольны, а мне перепадала сгущенка, колбаса, сыр и всякие булки. С продовольствием (порчугой) к весне всё нормализовалось. В свободные вечера, перед ужином, нас двоих посылали за сгущенкой, а это целых три литра. Повара должны были выливать её в общий чай, а мы у них забирали для дедов, плюс десяток сдобных булок. Пока шли до расположения, наедались, и это радовало. Но ведь я же создан для проблем! Наверное, расслабился, почувствовал себя свободным и безнаказанным человеком. Ежедневное употребление сгущенки плохо сказывалось на здоровье (она била в простату).

Произошёл очередной залет, хотя, в принципе, ничего серьезного. Да, я нёс колбасу, сгущенку, мягкий белый хлеб, какие-то печенья, и деды были довольны. Но Гусов поймал меня: он отпустил меня в медпункт, а я бац – и с едой. Не церемонясь, он построил дедов, и 30 минут они работали в упоре лёжа, причем до законного ужина оставалось примерно пять минут. Я смотрел на них и понимал, что меня ждет. Старший лейтенант Гусов точно знал, что должно произойти со мной, какая экзекуция, оставляя меня с разъяренными (а их было 15 человек) ДЕДАМИ. Он ушёл, как сказал, в штаб полка, а я остался. Конечно, били, причем каждый, сколько хотел. Помню только постоянные крики «Встать!» Потом я ел колбасу в упоре лежа, и снова били. Конечно, они не хотели меня убить, и силу ударов контролировали. Это всё за дело: обманул офицера и подставил своих бойцов. Ты, наверное, спросишь, почему именно я отвечаю? Нас, молодых, к тому времени оставалось, по-моему, восемь человек. Без разницы, кто в наряде или ещё где-то. Разумеется, доставалось всем, просто в данном случае пишу только про себя. Нет, не переживайте. Я настолько привык ко всему, что мне уже ничего не было страшно. Ощущение, что я в кино, или мне снится сон: боль отсутствует, реальности нет, календарь остановился. «ГОСПОДИ! ЗА ЧТО ВСЁ ЭТО?»