Исповедь свекрови, или Урок Парацельса

— Ну уж… Представляю, как я подзываю к себе это чудовище на улице — Муха, Муха! Никакой эстетики, право слово. А впрочем, делайте что хотите…

— Р-р-р, нга-нга-нга… — выразила свое отношение к словам Левы собака, с доброго соизволения Гришеньки теперь уже законная Мушка.

Дома она первым делом описала ковер в гостиной, сделав большие глаза, Гриша посмотрел на бабушку с отцом и проговорил со слезой в голосе:

— Она же маленькая, не ругайтесь на нее…

— А кто ругается, Гришук? — пожал плечами Лева, улыбнувшись. — Все в полном порядке, Муха имеет на ковер полное право, как член семьи! Ну, ладно, вы тут разбирайтесь пока, а я пойду машину на стоянку отгоню…

Когда Лева ушел, Гришенька спросил вдруг тихо:

— Ба… А Мушка правда член семьи или папа пошутил?

— Правда. Отчего ж нет?

— А значит, у нас семья? Ты, папа, Мушка и я — это семья?

— Ну да… А почему ты спрашиваешь?

— А вот скажи тогда, ба… Мама, дядя Глеб и я — тоже семья?

— Ну… Да…

— А это хорошо или плохо, когда у одного ребенка и столько семьев? Разве так бывает?

— Бывает, Гришенька. Еще как бывает.

— Ага, понятно. А новые бабушка с дедушкой тоже говорят, что я теперь их семья…

— Что ж, и это хорошо, Гришенька. Наверное, чем больше семей, тем лучше. Потому что везде тебя любят, ведь так?

— Ага! А мы скоро с новой бабушкой и новым дедушкой на самолете полетим, к морю! Дедушка сказал, что плавать меня научит!

— А мама и дядя Глеб? Они с вами полетят?

— Нет, они дома останутся, у них работы много. А давай лучше ты с нами полетишь! И папа!

— Нет, Гришенька, так нельзя, к сожалению…

— Жалко. А то бы новый дедушка тебя тоже плавать научил!

— М-м-м…

— Нет, правда, жалко же, ба. Как бы хорошо было вместе!

— Ничего, Гришенька, не огорчайся. Зато, когда ты прилетишь, мы к тете Кате и дяде Коле на дачу поедем! И в лес за грибами пойдем! И на лодке по реке тебя дядя Коля прокатит!

— Ага, здорово! А только знаешь, ба… Мама говорит, что мы скоро в Америку жить уедем…

— Что?! Нет, погоди… Что за глупости, Гришенька? Какая Америка, что ты?

— Не знаю. Так мама говорит. Потому что новому дедушке и дяде Глебу там работать надо. Не сердись, ба. У тебя лицо красное стало. И тряпку зачем-то в шкаф положила! Ты же этой тряпкой Мушкину лужу на ковре только что вытирала!

— А… Да, конечно, раззява бабушка… Хорошо, Гришенька. Пойдем руки мыть, обедать пора…

Саша едва вытерпела потом и обед, и обязательную сказку Гришеньке после обеда. А когда он уснул, вышла на цыпочках в гостиную, где Лева тоже прилег на диване, собираясь вздремнуть.

— Лева, что еще за Америка, а? — просвистела Саша у сына над ухом испуганным шепотом. — Мне Гришенька сейчас сказал. Они что, и впрямь туда собираются?

— Да, был такой разговор… Ой, да не паникуй ты раньше времени, мам! Еще вилами на воде все писано!

— Но намерения такие есть, да?

— Ну, есть… Вроде отец Глеба приглашения какого-то ждет, лекции читать… То ли из университета, то ли по гранту какому, и Глеба хотят с собой взять. Я в суть вопроса не вникал.

— То есть как — не вникал? У тебя сына могут увезти, а ты не вникал?

— Мам, ну объясняю же тебе — вилами на воде…

— Я уже слышала про вилы! Это сейчас — вилы, а как до дела дойдет? Что тогда? Лева, прошу тебя, не давай разрешения на выезд Гришеньки! Ты отец, ты имеешь право! Пожалуйста, Лева, отдай себе отчет, он же твой сын! И мой единственный внук! Не лишай меня внука, пожалуйста! Ты пойми, это же навсегда, Лева…

Лева сел на диване, уставился на Сашу в упор. Она вдруг увидела, какая печаль плавает в его синих глазах, обрамленных черными стрельчатыми ресницами. Синяя мужская печаль, на миг открывшаяся, острая, как бритва. И в тихом голосе тоже — печаль…

— Мам… Прекрати истерить, а? Я не вправе ломать Арине судьбу. И все, не будем больше об этом! И вообще… Это же не сейчас, не сегодня… Давай будем жить сегодня, мам. Не будем рвать наши души, чтоб уж совсем в клочки…. Ну, пожалуйста…

— Хорошо, хорошо, не будем… Но как же я, сынок? Я ведь бабушка…

— Ну я же как-то… Как отец… Это жизнь, мам. Всего лишь жизнь. Может, и обойдется еще. Не плачь.

Что-то было в его голосе — отрезвляющее. Не успокаивающее, а именно отрезвляющее, как ушат холодной воды на голову. Саша вдруг ощутила всю силу его внутреннего переживания, поняла, как ему больно и трудно. Гораздо труднее, чем ей. Она женщина, она поплакать-поистерить может. А у него этих привилегий нет.

— А я разве плачу, Лёв? Я вовсе не плачу. Ты вздремнуть собирался? Вот и вздремни на здоровье, пока Гриша спит! А дальше по плану у нас зоопарк! Слушай, ты не находишь, что мы нынче переборщили с фауной, а? Птичий рынок, потом зоопарк… Многовато зверушек для одного выходного. Ладно, не скалься, спи… А я посуду пойду мыть…

— Не плачешь?

— Не плачу. Живу здесь и сейчас. А здесь и сейчас у меня вполне замечательно происходит, правда? Прелесть какая — сынок, внучок, собака Мушка и зоопарк! Благословенное безмятежное счастье, чего зря бога гневить?

* * *