Исповедь травы

Власть… Вон оно что… Воистину трудно выйти незапятнанным из Города-под-Тенью, если ты не святой. Как я проклинала одержимых – и вот сама позволила войти в себя ЭТОМУ! В отчаянии я шепчу себе под нос, как покаянную молитву, строку из кодекса Братства: «Не пожелай себе того, чего не можешь полюбить – то же, что любишь, и так твое.»

Воистину! Любить, а не иметь, не обладать! Не уподобляться Райнэе! Если я люблю Флетчера – да будет он счастлив с Тинкой, ибо ему так лучше! Если я люблю песни Гитранна – пусть их слышит как можно больше народу! Радоваться же надо, что неведомым путем они добрались и на эту, весьма тяжелую Суть, а не ощущать себя обворованной!

Между тем этот… черный менестрель доиграл Смертную Печать Огня – и теперь смотрит мне в лицо со страхом.

– Кто… ты?

И тогда я, сгорая от стыда, бросаюсь бежать – прочь от того, кого посмела поставить ниже себя, прочь от тех, кто это видел, прочь, через узкую проезжую часть, туда, за киоски, куда не падает свет фонарей…

…удар – и громоздкая, как бронеход типа «личинка», легковая машина уносится прочь, даже не сбавив скорости, а я лежу на асфальте, задыхаясь от боли. Капюшон слетел с моей головы, волосы рассыпались, сумка отлетела в сторону… а я завороженно смотрю, как медленно проваливается сквозь решетку канализации тонкая цепочка со знаком Черной Луны.

Вся толпа, слушавшая песню, быстро обступает меня, народ все прибывает, я, как во сне, различаю сквозь гул голосов: «Не было же никакой машины… как из-под земли вылетела!»

– Дайте пройти! – теперь уже он, черный менестрель с Техноземли, протискивается сквозь толпу, чтобы опуститься передо мной на колени.

– Что с тобой? Тебе очень больно?

– Конечно, больно, – его лицо белее мела, и только расширившиеся глаза чернеют провалами. – Но я попробую встать… – я с огромным трудом пытаюсь приподняться, и тогда превосходящая все мыслимое боль словно взрывается в моей груди и особенно в спине, и сознание мое мгновенно гаснет…

* * *

А в этот миг далеко от места происшествия сильный порыв ветра ударил в закрытое окно – раз, другой, взвыл, с размаху ударившись о стекло, яростно ударил третий раз… И, сдавшись, форточка распахнулась, и стекло пошло трещинами от удара о стену…

Шинно почувствовал, как рыженькая девушка, только что мирно дремавшая у него на груди, похолодела, напряженно выгнулась – и вдруг забилась в кольце его рук, как пойманная птица.

– Что ты, Тайка? – произнес он, невольно заражаясь ее тревогой.

– Мне страшно, Гэлт, – неестественно ровным голосом ответила девушка. – Мне привиделось… я задремала, и мне привиделось, что я – осенний лист, последний на ветке. Ветер сорвал меня и бросил на землю, и нога прохожего вмяла меня в грязь. Только и всего.

Она замолчала, все еще дрожа, и тогда оба ясно услышали, как воет ветер и звенит бьющееся стекло в соседней комнате.

Одним гибким движением Тайка вырвалась из рук Шинно, схватила с полу начатую бутылку с вином и исчезла на кухне. До Шинно донесся плеск жидкости, льющейся в раковину.

Милая вечеринка вдвоем кончилась неожиданно и зловеще.