Исповедь уставшего грешника

Андрей Максимов Исповедь уставшего грешника

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Господи, это каким же надо быть дураком, чтобы любить жизнь?

Ты вот представь себе только, что жизнь – это женщина, а? И чего? Какая это будет женщина, представил? Ну, напряги свою фантазию… Тебя же Господь наградил фантазией не только для того, чтобы придумывать про оценки в школе и появление запаха сигарет изo рта…

Жизнь – это женщина, а? Конечно, не мужчина же… Ну, и какая она? Взбалмошная, нервная, суетливая, непредсказуемая. Опереться на нее даже и не пытайся, потому что сегодня она к тебе относится так, а завтра совсем уж – сяк. В этом «сяке» живешь, и совсем уже и не знаешь даже, куда от нее, от жизни, подеваться. Потому что всегда к ней тянет – женщина все-таки… Все чего-то хочется ей доказать, приручить ее хочется, подчинить… И ведь понимаешь: если приручится она, сразу станет с ней неинтересно – что с женщиной, что с жизнью – а все одно: пытаешься зачем-то… Чего двигаться к цели, которая печаль принесет? А вот ведь: сколько живешь – столько двигаешься. Бред какой-то…

Иногда, конечно, с ней, с жизнью, бывает интересно. Но это – поначалу, пока вы не привыкли друг к другу. С жизнью, как в любом романе, сначала «ах!», потом «мм-мм», а потом уже нет ни слов никаких, ни звуков – потому как от скуки и от тоски они уже не спасут.

Хочешь, я скажу тебе, сынок, что такое старость? Старость – это вычитание удивлений. Чем старше становишься, тем реже удивляет тебя жизнь. Вот и всё. Ты просишь ее, умоляешь: удиви! порази! порадуй хотя бы… Куда там! Зачем жизни тебя удивлять, когда ты и сам ей уже порядком поднадоел?

И когда ты ей, жизни, совсем уже осточертеешь, до предельного конца, когда она – женщина! – выпьет из тебя все соки, – вот тогда-то она тебя и предаст. Причем обязательно, уж будь уверен. Всенепременно в какой-нибудь самый неподходящий момент уйдет она, жизнь, и оставит тебя наедине со смертью.

Ты кричать будешь, извиваться, молить: «Не уходи, Жизнь! Я тебя люблю! Останься…» Куда там! Плевать она хотела на тебя, твоя любимая жизнь! Ее больше нет, жизни, ушла она от тебя, опостылевшего, осталась только Смерть. С ней теперь и общайся.

Смерть может оказаться вполне себе ничего, даже лучше, спокойней и душевней жизни. Почему нет? К сожалению, о встречах со смертью никто никогда ничего не рассказывал… То есть, так получается, что женщина-жизнь про женщину-смерть ничего не знает, а вот ведь уходит и оставляет с ней наедине. Плохо поступает. Предательски. По-женски.

А, впрочем, кто их там разберет, Жизнь и Смерть, что они друг про друга понимают?..

Здравствуй, Сын!

Как нередко у нас с тобой бывает в последнее время, я забыл с тобой поздороваться…

Я знаю, что ты не прочтешь то, что я здесь напишу.

Боюсь, у твоего поколения – проблемы с тем, чтобы читать слова, вы предпочитаете их видеть или слышать. Читать? Писать? Для чего, если можно поглядеть или послушать: и проще, и увлекательней…

Представляешь, ученые всерьез озабочены тем, что твое поколение вообще разучитcя водить ручкой по листу бумаги, и, таким образом, люди утеряют умение писать. Но не надо быть ученым, чтобы понять: в эпоху компьютера это умение становится лишним и невостребованным. Интересно, что будут помещать в музеи современных писателей, если кто-нибудь из них умудрится просочиться в гении? Может ли существовать дом-музей писателя без его черновиков? Что же выставлять в широких витринах? Компьютерные файлы?

А еще ученые утверждают: умение писать – это одно из главных отличий человека от животного. Значит, если человек разучится писать, он может превратиться в животное? Слушай, а вдруг в этом и есть единственный шанс спасения человечества: превратиться в зверей? Животным ведь никогда не придет в голову мысль: уничтожить землю. И вообще, звери – существа, куда более разумные, добрые, и, в конечном счете, естественные, нежели мы. Поэтому, если бы люди превратились обратно в животных, стали бы жить по их законам и относиться друг к другу по-звериному – это могло бы спасти и нашу Землю, и нас самих.

Ты помнишь Кузю? Нашего огромного, меланхоличного пса с такими печальными глазами, что, когда меня спрашивали: «Какая порода у вашей собачки?», я неизменно отвечал: «Еврейская овчарка». И никто никогда не удивлялся, понимая: собака со столь грустными глазами, конечно, должна называться только так. Еврейская овчарка – это бренд. Беспородный пес – это правда. Да разве есть такой человек, которому правда понравится больше, чем бренд? Разумеется, нет. Это до чего ж мы полюбили бренды, а ведь когда-то легко обходились без этого слова, я, например, большую часть своей жизни вообще не знал, что это такое – бренд.

Я опять отвлекся…

Ужасно, что я тогда не смог приехать, чтобы похоронить Кузю, потому что я был… Да это вовсе и не важно, с кем и где я был, важно, что не приехал. И до могилы нашего Кузи – собаки, которая любила всех и до самой смерти своей так и не смогла поверить в то, что в мире существует зло – до могилы собачьей я так и не добрался никогда.