Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия

Готовый сценарий сломался народом. Как-то сами люди выходили из толпившейся массы, комкали шапки, и говорили коряво, но от души. На белом лице покойника застыла улыбка блаженства, снежинки не таяли на лице, но скатывались в кумач гроба, как заиндевевшие слезы. Говорили помалу, но говоривших было так много. Партийцы пытались как то соорганизоваться, ляпать дежурное: «смерть вырвала из наших рядов стойкого ленинца…», но их оттеснили молча плечами. К могиле выходили станочники, токаря, мастера, «горячники» (работники горячего цеха), да двое-трое из барачного люда, интеллигенты.

Для засыпки могилы людишки специальные не пригодились. Каждый по жменьке ссыпал на гроб горсточку стылой земли, и гроб быстро засыпан, и яма сравнялась с землей, а потом и холм высоченный над той ямой снегом покрылся.

Установили временный конус с фотографией Генерального, коряво написаны чёрным даты рождения, смерти. Соорудили звезду на навершии конуса. Так был упокоен навек Генеральный Петрович.

Поговаривали шепотком, что на девятый день по смерти Петровича приводила на кладбище Никитична старого попика, помахал тот кадилом, пропел «вечную память». Было то или нет, нам неведомо, может, то просто бабские пересуды. Нквэдисты розыск не учиняли. Наверно, простили старухе её заблуждение. Простили и сбитую наземь звезду, что валялась у могильного холма. Даже не тронули крест, деревянный, что возвысился над могилой.

Варька как будто потухла с тех похорон, сделалась ни жива ни мертва. Стало ей все равно что есть, что пить, с кем говорить, какие бумажки печатать.

Вот такую её полусонную, полуживую и увез в град-столицу ботаник, который, как приехал, востребованный Сёмкой для ухода за лимонными деревцами, так и остался почти что до окончания войны на заводе. Тынялся по управлениям, помогал тем, кому и так нечего было делать, да всё старался тереться в приемной у Варьки. Как уболтал, уговорил молодицу невесть, но в столицу вернулся с женой.

Московская сага

Варька по приезду в Москву ни разу не пела. Мало-помалу отошла от тоски неизбывной, стала втираться в московскую жизнь. «Ботаник», как она звала муженька, от жёнушки не отходил. В магазин за обувкой – он с ней, за хлебцем – он с ней, карточки отоваривать. Вареньке карточки не полагались. Жила на всём на готовом, как часто ей приговаривала её свекровь.

Аглая царствовала в барских хоромах. По правде, звали свекровь просто Глафирой, но, как перебралась с мужем в Москву, стала речься Аглаей: красившее. Простонародное имя «Глафира» коробило нежные ушки её и подружек, а так как одна из многочисленных девок прислуги тоже прозывалась Глафирой, хозяйка быстренько приучила и челядь и сына к звучному имени. То есть Аглаи.

Созвучно: Аглаша и Глаша. Вот как славненько вышло. Муж, правда, к новому имени не привык. Всё чаще и чаще стал супружницу звать по-сухому «мать». Ему она, естественно, не перечила.

Академик могуч. Глебка пошел не в него: сухощав, близорук, в чёрных круглых очёчках ну, точно ботаник.

По приезду невестки академика в доме не было. Мотался геолог по сибирям да по алтайским полям, как сам частенько любил поговаривать. Вот и сейчас застрял где-то в глубинке, не вытащищь. Молва ему приносила весточки с дому: сынок ваш женился. Потом кто-то с заезжих геологов весточку передал, что, вроде у вас прибавление в семействе. Геолог кивал: ну, ладно, женился. Ну, ладно, родил кого-то. Дело житейское: молодой, вот и женился, понятное дело, как молодой семье без младенца. Кивал почти равнодушно. К сыну как-то не прикипел, не прирос к нему сердцем.

Да оно и понятно: мотался с юности по бездорожьям, снегам да по сопкам амурским да безбрежной тайге или тундре. Геолог родине нужен? Нужен! Вот и служил верой и правдой. За очередное открытие, почти перед самой войной, получил академика сильно досрочно. Тогда же семья переехала из старого дома брата его, педиатра, в почти что хоромы. Комнаты в ширь-ширину, коридор, на байдарке плыть можно, а кухня, а кухня!

На кухне той суетилась вечная нянька, что когда-то нянчила Глеба. Сейчас нянька освоила кухню. Нужна Аглае прислуга, а как же, престиж! Менялись и девки, что назывались домработницами, челядью да прислугой. Домработницами называли их в ЖЭКе, где регистрировали этих девчушек.

Прислугой их Аглая звала, челядью полупрезрительно (но не по отношению к девушкам, а к Аглае), звал брат родной академика, простой детский доктор.

Менялись девчонки, менялись частенько. Аглая глаза закрывала на игры подросшего сына с прислугой, по надобности водила забеременевших к знакомому гинекологу. Потом выгоняла прислугу из дома и набирала других, не менее глупых, не меньше несчастных. Когда Глебушка жил при заводе в Сибири, набирала прислугу из некрасивых. Чётко помнила, муж тоже мужик, и мало ли что может случиться?

Академик так и подумал: женился, наверно, сынок на очередной несчастной девице. Или лучше того, мать подсунула заневестившуюся дочь того самого гинеколога, Сонечку.