Исправь своё детство. Универсальные правила

Только Иокаста, его мать, догадалась обо всем и кончила жизнь самоубийством. Она повесилась, сжимая в руке роковое ожерелье, которое, согласно другому пророчеству, должно было принести ей несчастье. Она знала об этом, но приняла роковой подарок. Теперь прозрел и Эдип. «Проклятье вам, мои глаза, не видевшие того, что следовало видеть!» – говорил Эдип у трупа повесившейся матери. Вытекли глаза страдальца под золотой иглой, и он во второй раз отправился в ущелье Киферона, чтобы обрести там смерть, не принявшую его в первый раз, когда он был младенцем. Круг замкнулся.

Вот такая история – все обо всем знали заранее, хотели избежать трагедии, и каждый сделал все от него зависящее, чтобы эта трагедия стала неотвратимой. И разве это миф о том, как сын желал смерти своему отцу и сексуального соития со своей матерью? Что-то сомнительно. С общефилософской точки зрения это история о страхе и о потворстве ему. Последствия подобной политики, как мы видим, трагичны. Если же все-таки рассматривать этот миф как своеобразный семейный эпос, то мы видим, что ребенок оказывается в нем игрушкой обстоятельств, а вовсе не активным действующим лицом.

Отец – Лай – удаляет от себя сына, как бы заведомо разочаровывается в нем. Ему не нужен тот, кто его победит, иерархический инстинкт не хочет сдавать своих позиций. Мать нуждается в сыне, в этом идеальном мужчине, который станет воплощением ее мечты. Он будет лучшим, потому что его любовь будет всемерной и вечной, сын для матери – это мужчина, который никогда не предаст. Поэтому союз с матерью и конфликт с отцом является для мальчика, в каком-то смысле, делом предрешенным.

Типичные отношения отца и сына – вещь заведомо непростая. Отец рассматривает своего сына как наследника, как продолжателя своего рода и своего дела, своей традиции в самом широком смысле этого слова. Отсюда рождаются его ожидания и требования по отношению к собственному ребенку. У всякого отца есть некое представление – каким должен быть его сын. С одной стороны, он должен успешно продолжать традицию, с другой стороны, ему не следует претендовать на пальму первенства в отношениях с отцом.

Здесь есть конфликт и противоречие: если сын исполняет традицию отлично, то он становится лучше отца, а это последнего не устраивает; если же сын не оправдывает возложенных на него надежд, то он, следовательно, не будет первым, но и не справится с функцией достойного продолжателя традиции. В общем, так или иначе, но сын не удовлетворит ожидания отца, о чем тот не преминет ему сообщить. Сыну остается лишь перенести на себя, внутрь своего подсознания, эту неудовлетворенность собой.

Отцу достаточно трудно понять, что его сын – это отдельный и самостоятельный человек, что у него и психика организована по-своему, и личностных особенностей предостаточно – свои интересы, свое понимание, свое мнение. При всем при том сын, с одной стороны, нуждается в помощи и поддержке отца, что вполне естественно, а с другой стороны, хочет быть первым, потому что, как и его отец, несет в себе иерархический инстинкт. Сходство подходов налицо: оба – и отец, и сын – нуждаются друг в друге, и оба грезят о превосходстве. Так что конфликт почти неизбежен, буквально запрограммирован в структуре этих отношений.

Здесь на сцене появляется мать, которой, с одной стороны, чужды грезы отца о продолжении традиции; с другой стороны, она как женщина заинтересована как раз в том, чтобы у сына с пальмой первенства все было «в лучшем виде». Она поощряет мальчика вне зависимости от того, в какой области располагаются его интересы, вне зависимости от того, как он представляет себе продолжение традиции отца и думает ли вообще об этом. Сын, разумеется, не отказывается от поддержки матери, но конфликт с отцом у него от этого только возрастает. Теперь он понимает, что отец не абсолютно прав, а отец понимает, что его чем дальше, тем меньше слушаются.