Исправленному верить

Снег у памятника был притоптан, мусор убран. «Надежда Константиновна» навещала мужа каждую неделю.

– Может, вы про Инес де Кастро говорили? – предположила Ольга. – Хотя ее банально зарезали… А у Екатерины Медичи с зятем ничего не вышло. Выходит, наша Анчарша страшнее страшной Екатерины?

– Выходит… – О чем же они с Артемием говорили, а ведь говорили же! – Ладно, пойдем. Наверное, автобус уже пришел.

Толпа, небольшая и, как всегда бывает на кладбище, растерянная, уже топталась возле белого креста – Наташу подхоранивали к бабушке. Чернела земля, пестрели в руках цветы, на очищенной от снега скамейке громоздилось несколько сумок, рядом вертелись местные псы – столь же дружелюбные и упитанные, сколь и стоящие тут же могильщики. Значит, ждали не их.

– Давай, – шепнула Колоколька, – встанем подальше… У желтого памятника.

Олег Евгеньевич согласился. Они не знали здесь никого, кроме небритого, долго-долго протирающего очки Гены, напомнившего Шульцову киношную версию декабриста Анненкова. Только этот «Анненков» был в дубленке и с малиновыми орхидеями.

– Самое дорогое, – грустно сказала Ольга, и Шульцов не сразу сообразил, что она про цветы. – Нет, ты только глянь!

Вызывающе элегантная дама в черном пальто и красных шляпе и перчатках быстро шла среди кладбищенских елей; следом явно наемный дядька волок роскошный, выдержанный в темно-красных тонах, венок.

– Оля, – шепнул Шульцов, – это случайно не свекровь?

– Угу… Анчарша, – подтвердила Олька и сунула историку сумку: – Подержи-ка.

Замысел подруги Олег Евгеньевич понял, когда та показалась с противоположной стороны дорожки ровно на том же расстоянии от могилы, что и Саврасова. Та едва заметно запнулась и пошла медленней, Колоколька тоже сбавила темп. Точно соразмеряя свой шаг с шагом Анчарши и глядя на нее в упор, Комарова шла к сгрудившимся возле ямы людям. Женщины должны были столкнуться у креста, и они почти столкнулись. Что Саврасова узнала случайную знакомую, Шульцов понял сразу. Красные, в тон шляпе, губы шевельнулись, лица Колокольки было не разглядеть. Носитель венка воздвигся за спиной заказчицы фараоновым рабом.

Две фигуры застыли в шаге друг от друга, и Олегу Евгеньевичу стало страшно. Сперва вообще, потом за опять-влезшую-не-в-свое-дело-Комарову. Проваливаясь в снег, историк ринулся к могиле напрямик; густой, высокий кустарник загородил и крест, и Анчаршу с Колоколькой. В кармане завибрировал переведенный в уличный режим телефон, ученый чертыхнулся, но отвечать не стал. Кладбищенская белка совершенно по-некрасовски обрушила с сосны снежный ком, он упал на пути Олега Евгеньевича холодным предостережением. Шульцов не внял.

Когда историк выскочил из зарослей, Саврасова стояла уже рядом с сыном, тут же багровел венком носильщик. Олька осталась у креста.

Подошел священник – высокий, грустный, очень уместный под седыми, все понимающими деревьями. Немногочисленные мужчины один за другим снимали шапки, кто-то крестился, кто-то, как толстый подполковник у гроба, нет. Привычный к людскому незнанию батюшка ласково и понятно объяснил, что и как делать; вспыхнули свечки, поплыл горьковатый дымок.

Прощание шло как положено, пока вслед за плачущим подполковником к гробу не двинулась Саврасова.

– Нет! – внятно произнес сын. – Ты к ней не подойдешь.

– Как скажешь. – В спокойном голосе сквозило торжество. – Она мне не нужна, а ты еще одумаешься.

В кармане опять завибрировало, Шульцов торопливо отошел на пристойное расстояние и нажал кнопку. Сосед коротко сообщил, что есть некоторые подвижки, и предложил зайти вечером. Олег Евгеньевич, попросив разрешения прийти с коллегой, отключился, и тут же мимо своим пружинящим шагом прошла Саврасова с улыбкой на холеном моложавом лице. Так могла бы улыбаться Гера, только что превратившая Ио в корову.

2

Гумно-Живицкий посмотрел на часы и отошел к кадкам с диффенбахиями и монстерами. До конца пары оставалось четверть часа, но рисковать пан Брячеслав не хотел и еще меньше хотел толкаться под дверью аудитории – серьезные люди приходят вовремя или задерживаются на несколько минут. Отсутствие пунктуальности Брячеслав Виленович прощал только очаровательным дамам и только пока те были желанны.

Сашенька Колпакова пану Брячеславу не просто нравилась, в эту неяркую, но полную нерастраченной прелести девушку он был влюблен, «как мальчик, полный страсти юной». Добиться ответного чувства и сделать панну Александру своей женой стало целью всей его жизни и источником нескончаемых забот. Девушка была молода, романтична и влюблена в другого, а Брячеслав Виленович при всех своих достоинствах не только не был Аполлоном, но и не мог швырнуть своей избраннице под ноги соболью шубу, подхватить ее в сани и умчать в родовое имение. Имения у Гумно-Живицкого не было, и отнюдь не из-за проклинаемых им большевиков. Прозванный однокашниками за бьющую в глаза ясновельможность и зубодробительную фамилию «Два-Пана» Брячеслав не был ни паном, ни хотя бы поляком.